Дети - Наоми Френкель

– Сделать нам серьезное предупреждение? Не помню, чтобы мы в чем-то провинились.

– Господин Леви, нет у нас времени для долгих разговоров. Во всяком случае, у меня, да и у вас. Я вижу, что вы, как все евреи...

– Конечно, как все евреи. Почему нет. Разве мы перед вами когда-нибудь отрицали, что мы как все евреи?

– ...обманываете себя! Вы обманываете себя, как все евреи!

Открывается дверь, и сестры Румпель всовывают головы в комнату. Голос Эмиля настолько криклив, что сестры оставили готовку и поторопились узнать, что происходит в пустой комнате.

– О-о! О-о! – вскрикнули сестры и мгновенно исчезли, захлопнув двери.

Рука Эмиля поигрывает в кармане пистолетом. Дед с беспокойством следит за закрытой дверью, боясь, что голос Эмиля напугает всех домашних. Он качает головой в сторону Эмиля, словно тот рассказывает ему некую пикантную историю. Но офицер Эмиль чеканит предложения повышенным голосом резким тоном, он хочет именно этого – созвать всех членов семьи Леви перед собой:

– Вы обманываете себя! Вы думаете, что все это – пустые угрозы и, в конце концов, не нанесут вам никакого вреда! Ошибаетесь! И ошибка эта вам дорого обойдется! Больше ваши деньги вас не спасут. С новым правительством Германии вы не найдете общего языка, как находили со всеми предыдущими правительствами. Адольф Гитлер выполнит все обещания, данные народу, включая обещание очистить Германию от евреев. Я знаю, что он это выполнит. Я точно знаю, что он сделает с вами то, что обещал. Господин Леви, в считанные годы Германия очистится от евреев.

Мучное облако поднимается над столом от удара кулака Эмиля, ошметки теста прилипли к его руке. Второй рукой он ищет носовой платок в кармане и не находит. Дед подает ему свой платок.

– Господин Леви, уезжайте отсюда! Я пришел к вам по доброй воле, чтобы предупредить. Вы должны немедленно покинуть Германию. Я владею точной информацией, что у нас не забавляются угрозами в отношении евреев. Господин Леви, дело касается жизни.

– Фрида, есть в доме кто-то чужой?

– Чужой, девочка моя? Никого нет.

– Почему же пес так неспокоен?

– А, пес?

Это голоса Фриды и Эдит. Эдит стоит наверху лестницы, Фрида внизу, в передней. Голоса их заполняют весь дом. Руки Эмиля вытянуты по сторонам пальто, глаза устремлены на дверь. Он прислушивается к голосам в передней, наклонив голову вперед, словно собирается рвануться к закрытой двери. Дед становится во весь свой высокий рост между Эмилем и дверью.

– Продолжим нашу беседу, господин офицер, – по-прежнему дед говорит приятным спокойным голосом.

– Фрида, – слышен голос Эдит, – мне показалось, что я раньше слышала свист в передней. Свистели там, или нет?

– Ну, конечно. Это я свистела, детка моя.

– Ты, Фрида? Никогда не слышала тебя насвистывающей. Откуда тебе знаком этот мотив?

– Откуда... Откуда я могу знать. Много мотивов я насвистывала в моей жизни.

– Но, Фрида, это не был мотив песни, а такая смесь разных песен...

– Какое мне дело, что это смесь песен, – говорит Фрида.

Силой взгляда, в котором светится тоска и страсть одновременно, пытается Эмиль сдвинуть с места деда, открыть дверь и предстать перед той, чувство к которой не ослабло за последние недели. Эдит – великая тайна его жизни. Тайная любовь к ней отделяет его от окружающих. Все последние недели безотрадность разъедала его сердце, он испытывал отвращение к себе и к своим делам. Не помогало преодолеть это чувство то, что он с чрезвычайной жесткостью и агрессивностью выполнял все задания партии. Не раз, возвращаясь после проведения очередной акции, он запирался в своей комнате, чтобы сбежать даже от самого себя. Угнетенность не давала ему покоя. Но тут, среди четырех стен, это опьянение силой и жестокостью спадало с него, и он, словно отрезвев, остро ощущал свое одиночество, и мучающие его голоса были голосами тех, над которыми он издевался. Тогда он брал мандолину, как память о днях своей юности. Все песни были посвящены Эдит. Чем более усиливалось отвращение к самому себе, тем более усиливалась таящаяся в нем любовь к ней. Она несла в себе покров мягкости, который укрывал душу от звериного разгула и жестокости казарм.

Благодаря этой тайной любви он жил двойной жизнью. Руки перебирали струны и уста пели о любви...

Эдит рядом, в передней, в нескольких шагах от него. Всем жаром души он стремиться встретить ее. И не с пустыми руками он пришел к ней. Предупредить ее, спасти! Доказать ей свою верность. Отделяют его от нее лишь дверь и дед.

– Фрида, где дед?

– Дед, детка моя... Откуда я могу знать, где дед. Знал ли когда-нибудь кто в этом доме, где дед.

Дед закрывает спиной дверь. Два решительных шага сделал Эмиль в сторону двери. Дед поднимает руку, как полицейский, делающий знак – остановиться.

– Наш разговор, господин офицер, – останавливает дед Эмиля голосом, который не отличается от голоса Фриды: «Только через мой труп», – наш разговор!

– Закончился, – демонстрирует Эмиль без всяких признаков уважения свое нетерпение, – я пришел предупредить вас и вот, предупредил. Больше нечего добавить.

– Предупредили? Да, предупредили. Отлично. Но почему предупредили? Господин офицер, почему вы так заботитесь о нашей жизни, о нашем бегстве за границу, если с вашими черными подразделениями вы провозглашаете смерть евреям. Чего вам о нас беспокоиться? Беспокоиться должны мы.

Во взгляде Эмиля дед видит выражение явного оскорбления. Ведь он и вправду в последние недели искренне беспокоился о жизни семьи Леви. Насколько он в своей должности проявлял жестокость к евреям, настолько жалость возникала в нем при мысли об Эдит, ее семье, жалость и желание их спасти. Эта мысль успокаивала его, все эти недели не дающий ему покоя. Жестокие операции, в которых он участвовал, наводили ужас на него самого. И чем более увеличивался этот ужас, усиливалось в нем желание доказать своем начальству верность и умение в деле. Жестоким и ничем не сдерживаемым проявлял он себя, как положено офицеру СС. Чем больше он унижал евреев, тем больше его неотступно преследовала мысль о спасении этой одной единственной еврейской семьи.

Эмиль кричит в лицо деда:

– Я хочу вам добра! Несмотря на все, я хочу вам добра!

– А-а, несмотря на все!

– Фрида, почему пес ведет себя так странно? Бегает сюда и туда.

– Детка моя, разве есть у меня свободное время следить за псом? И без него у меня дел по горло. И ты перестань беспокоиться о собаке. Вернись в комнату, позаботься о своем дяде.

– Фрида...

– Нет у меня времени на долгие разговоры, детка моя.

– Я помогу тебе на кухне, Фрида.

– Мне не нужна твоя помощь. Вся работа уже сделана. Ждут только доктора Ласкера. Только его, детка моя.

Эмиль приблизился к деду и протягивает перед собой руки.

– Нет!

Голос Эдит больше не слышен. Она ушла. Дед, в конце концов, отходит в сторону и освобождает Эмилю путь. Одна рука эсэсовца заметно дрожит, а вторая в кармане сжимает пистолет. Так случается с ним все последние недели: одна рук дрожит, вторая – стреляет.

– Намерения мои чисты, – роняет он деду, – намерения мои действительно чисты.

Дед, который всю жизнь ненавидел всяческие пословицы и поговорки, на этот раз изрекает:

– Да, да, господин офицер, добрыми намерениями вымощена дорога в ад. Но, господин офицер, если ваши намерения добры, кому это добро предназначено? Понятно, господин офицер, что вы хотите нас видеть далеко отсюда. Это не требует долгих объяснений. Все абсолютно ясно!

Дед глубоко задел Эмиля. Одним махом слетают с его лица вся тоска, вся мягкость и даже жестокость. Осталось лишь выражение оскорбительной обиды. Желание спасти Эдит и ее семью возвышало его в собственных глазах, давало ему в аду его жизни чувство аристократичности души, широту сердца, и даже любовь к ближнему. Снова возникла возможность только ей доказать свои добрые качества. Так она запомнит его – своего избавителя и спасителя, так будет благодарна ему в своем сердце. А теперь дед забирает у него последнюю опору. Он намеренно исказит его добрые намерения, рассказав Эдит о его появлении в их доме лишь для собственной его, Эмиля, выгоды!

– Нет, господин Леви, я не требую себе выгоды, а только вашего спасения. Во имя спасения вашей жизни.

– Но почему?

– Господин Леви, Эдит сделала мне в прошлом великое добро, доказав мне свою верность. И я хочу отплатить ей добром за добро. Это оплата за ее верность.

Ах, дед, дед! Решил отомстить офицеру, а в результате тот отомстил ему. Смотрит дед в лицо Эмиля, пытаясь разгадать тайны своей внучки.

– Вы были нацистом в период Республики?

– Да, господин Леви.

– Офицер полиции и активный нацист?

– Да, господин. Теперь это можно раскрыть.

– И внучка моя знала об этом?

– Да, господин Леви, она знала. Ваше спасение – плата за ее молчание. Господин Леви, благодаря Эдит, я буду охранять вас от беды, сколько смогу это сделать. Господин Леви, но это не навечно. Поэтому уезжайте отсюда, уезжайте из Германии, как можно быстрей!