Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

Коль речь зашла о сплетнях, Оппенгеймер спросил Григгса, считает ли он его «прорусски настроенным или просто заблуждающимся»? Григгс ответил, что и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос. Оппенгеймер наивно полагал, что Григгс слишком мелкая сошка, чтобы навредить ему. Усугубляя свою ошибку, он через несколько недель повел себя точно так же во время обеда в присутствии самого Финлеттера. Референты министра ВВС решили, что для оппонентов настало время поговорить лицом к лицу и прояснить разногласия. Однако Оппенгеймер прибыл с опозданием, задержавшись на слушании в конгрессе, и просидел весь обед с каменным лицом, в то время как Финлеттер, ушлый адвокат с Уолл-стрит, пытался вызвать его на откровения. Не скрывая свое презрение, Оппенгеймер отвечал «невероятно грубо». Он воистину невзлюбил чиновников из ВВС с их жаждой создания все новых бомб и убийства миллионов людей. В его глазах они были настолько опасны, настолько морально глухи, что он, по сути, считал их политическими врагами. Через несколько недель Финлеттер и его люди заявили Объединенному комитету по атомной энергии, что считают подрывную деятельность Оппенгеймера открытым вопросом.

Обвинения Финлеттера против Оппенгеймера отражали крайности, до которых доходили дебаты о ядерном оружии. Сам Оппенгеймер тоже не избежал тлетворного влияния. В июне 1951 года он выступил с неформальной речью на заседании Комитета по существующей опасности (членом которого был) — группы частных лиц, занимавшейся лоббированием укрепления обороны обычными средствами. Говоря без бумажки, Оппи высказался в поддержку реальной защиты Западной Европы, которая «сохранила бы Европу свободной и не разрушенной [ядерными бомбами]». «В лице русских, — закончил он, — мы имеем дело с варварским, отсталым народом, едва ли хранящим верность своим правителям. Нашей конечной верховной политикой должно быть избавление от атома в качестве оружия».

Насколько со временем изменилось его мышление, показывает то, что уже в 1952 году Оппенгеймер вслух рассуждал о вероятности превентивной войны, которую с ходу отвергал всего тремя годами раньше. В январе 1952 года Оппенгеймер имел беседу с братьями Олсоп, и Джо Олсоп заметил, что «доводы Оппи, откровенно говоря, были чертовски близки к идее превентивной войны — нам нельзя сидеть без дела, в то время как противник наращивает средства нашего несомненного уничтожения».

В феврале 1953 года Оппенгеймер выступал с речью в Совете по международным отношениям, и его спросили, имеет ли идея превентивной войны какой-либо смысл в современных условиях. Он ответил: «Я думаю, что да. Мое общее впечатление таково, что Соединенные Штаты физически переживут войну, не без ущерба, но переживут, если бы она началась сейчас и не продолжалась слишком долго. <…> Это не значит, что я считаю такую войну хорошей идеей. Я считаю, что, не заглянув тигру в глаза, мы будем пребывать в опасности и в конце концов, пятясь, придем к тому же».

К 1952 году Оппенгеймер был сыт Пентагоном по горло. Трумэн столько раз игнорировал его рекомендации, что Оппи решил больше не участвовать в выработке политики. В начале мая он обедал в вашингтонском клубе «Космос» с Джеймсом Конантом и Ли Дюбриджем. Трое друзей жаловались друг другу и делились слухами о своем положении в Вашингтоне. После встречи Конант записал в дневнике: «Кое-кто из “ребят” в консультативном комитете КАЭ заточил на нас топоры. Они утверждают, что мы спускали на тормозах водородную бомбу. Недобрые слова об Оппи!» В июне, устав от десятилетней борьбы с «плохими решениями, которые грозили стать еще хуже» и зная о планах их увольнения из консультативного комитета, все трое подали заявление о выходе из этого совещательного органа. Оппенгеймер написал брату, что желает теперь посвятить себя физике: «Физика сложна, восхитительна и слишком трудна для меня, помимо роли наблюдателя. Однажды она снова станет проще, но, вероятно, нескоро».

Однако уйти из Вашингтона было не так-то легко. Даже после увольнения из консультативного комитета председатель КАЭ Гордон Дин уговорил Оппи сохранить позицию консультанта на контракте. Этот шаг автоматически продлял доступ к секретной информации категории Q еще на один год. И это было не все. В апреле Роберт принял предложение госсекретаря Дина Ачесона стать членом специальной группы консультантов Госдепартамента по разоружению. Помимо него в группу входили Ванневар Буш, ректор Дартмутского колледжа Джон Слоун Дики, заместитель директора ЦРУ Аллен Даллес и президент Фонда Карнеги для содействия всеобщему миру Джозеф Джонсон. Как и следовало ожидать, группа выбрала Оппенгеймера председателем.

На роль секретаря-протоколиста группы Ачесон привлек Макджорджа Банди, тридцатитрехлетнего профессора государственного управления из Гарварда. Мак Банди был сыном правой руки Генри Стимсона Харви Банди и был рад познакомиться с Оппенгеймером. Это был интеллигентный, воспитанный и остроумный молодой человек. В качестве младшего научного сотрудника Гарвардского университета он принял участие в написании вышедших в 1948 году мемуаров Стимсона «На действительной службе во время мира и войны». В роли «литературного негра» Банди написал вышедшую в 1947 году в популярном журнале «Харпер» статью Стимсона с оправданием атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки под названием «Решение о применении атомной бомбы». Поэтому Банди был хорошо знаком с окружавшими ядерное оружие коллизиями. Бостонский эрудит с первой же встречи пришелся Оппенгеймеру по душе. После знакомства Банди написал новому другу невероятно признательное письмо: «Не знаю, как и отблагодарить вас за терпение, с которым вы меня просвещали на прошлой неделе. Смею лишь надеяться, что я чем-то смогу быть полезен, чтобы воздать сторицей за ваши усилия». Очень скоро новые знакомые начали обмениваться рукописными записками, называя друг друга «дорогой Роберт» и «дорогой Мак», в которых обсуждали все на свете — от достоинств факультета физики в Гарварде до здоровья жен.

Банди вскоре заметил, что его нового друга по пятам преследуют скандалы. Во время одного из первых заседаний группы Оппенгеймер и другие участники согласились, что главным вопросом является «проблема выживания», ставящая США и Россию в позицию «противостояния двух скорпионов, которое могло привести, а могло и не привести к горячей войне без предварительных укусов…» Оппенгеймеру было известно, что Теллер и его коллеги осенью собирались испытать конструкцию водородной бомбы. Поэтому, когда Ванневар Буш, пока этот рубеж не был пройден, предложил, чтобы Вашингтон и Москва ввели полный запрет на испытания термоядерных устройств, Оппенгеймер заинтересовался. Такой договор не требовал проведения инспекций — любое нарушение запрета сразу становилось очевидным. А без испытаний водородную бомбу нельзя было считать надежным оружием. Гонку термоядерных вооружений можно было бы остановить еще до ее начала.

Группа Оппенгеймера продолжила обсуждение этой темы в июне на встрече, организованной Банди в его кембриджском доме, просторном особняке XIX века, от которого до Гарвардской площади можно было доехать на велосипеде. К группе в качестве неофициального гостя присоединился Джеймс Конант, который к тому времени разочаровался в ядерном оружии. Согласно записям Банди, Конант жаловался, что «обычный американец» считал бомбу оружием, которого боятся Советы, «в то время как важнее был тот факт, что сейчас и в будущем такой же удар могли нанести по США другие». Конант утверждал, что и без термоядерного оружия любой город США, кроме самых крупных, мог легко быть стерт с лица земли одной-единственной атомной бомбой. Ему никто не возразил.

Широкая публика плохо разбиралась в вопросе, но еще хуже была «позиция, занятая верхушкой американского военного истеблишмента». Генералы почти полностью полагались на ядерное оружие как «главную надежду в случае тотальной войны». Если бы страна расширила свои обычные силы, «у Соединенных Штатов появилась бы возможность избавиться от нынешней зависимости от атомных бомб». Но для того, чтобы это случилось, как считал Конант, генералов «следовало убедить, что атомное оружие в долгосрочной перспективе представляет собой угрозу для США».