Заря над Уссури - Вера Солнцева

Пересилил себя: сортировал листки — подбирал в хронологическом порядке значительные происшествия и события последних месяцев.

Январь двадцатого года ознаменован огромным размахом народного восстания против обанкротившегося властителя — «верховного правителя» Колчака: рост партизанского движения, восстания в городах, на заводах, шахтах, рудниках, разложение колчаковской армии. Распад. Распад.

О «нейтралитете» заговорили не только американцы, англичане, французы, чехи, но даже японцы бормочут нечто невнятное о невмешательстве. Трещит, трещит интервентская машина — уходит за Байкал! Господа интервенты, «пять союзных флагов», охраняли бежавшего из Омска Колчака вплоть до Иркутска. И «пять союзных флагов» оказались бессильны, бессильны! «Верховного правителя» и его присных сначала упрятали в тюрьму, а в начале февраля Революционный комитет, взявший на себя власть в Иркутске, расстрелял Колчака и главу его правительства Пепеляева.

Тяжелы, могучи еще льды, сковавшие наш край, но начался уже ледоход-ледолом, и нет сил, способных его остановить. Да будет так!

В России красные войска на фронтах громят Антанту, проваливается с позором второй ее поход. На подступах к Ленинграду разбит Юденич. Ликвидирован Северный фронт: разбиты, изгнаны англо-американские войска. На юге Красная Армия домолачивает Деникина.

Вадим представил грандиозную картину сражений с бело-интервентами в России и на Дальнем Востоке. Только народ-великан, народ — строитель и труженик может вынести подобные бои, разруху, голод, болезни. Страницу за страницей перелистывал Вадим летопись дней великой страны, его родины, России, и утраченные было мир и спокойствие возвращались к нему. Вспомнились дорогие с детства строки народного поэта:

Довольно! Окончен с прошедшим расчет,Окончен расчет с господином!Сбирается с силами русский народИ учится быть гражданином…

«Так, кажется?.. Работы хватит на всю ночь. Пойду покурю и скажу маме ласковое слово: она так исстрадалась, бедная. „Хуже нет, Вадимка, когда человек один как сыч. Правда, я без народа не жила. Соседи навещают. Часто забегает Надежда Андреевна. Ты, Вадимка, к ним зайди, ребята исторкались, о тебе спрашивают. Да и старших тебе надо поблагодарить: спасли тебя от сыщика. Особо тошнехонько вечерами бывало: здоров ли? жив ли? сыт ли? не изобижен ли лиходеями? И все жду: не стукнешь ли в ставню? Не забывал: заходили от тебя — подавал весть, а все равно тянулась тебя обнять, прижать к себе сына…“ Мама, моя мама! Трудную судьбу на старости лет уготовил тебе сын…»

— Вадимка! Иди ужинать, — нежен, заботлив голос матери.

У Марьи Ивановны все как положено: завтрак, обед, ужин; не беда, что одно блюдо и к завтраку, и к обеду, и к ужину — мороженая картошка. С хлебом в городе туго, с деньгами того хуже. Рыбы кеты не запасла в зиму мать — не на что было купить. Как она не умерла с голоду?

Соседка продавала старые тряпки, обувь — тем и жила. Спасибо, выручила Надежда Андреевна — раздобыла в селе Красная речка мороженой картошки. Надюша — артельный, безотказной доброты человек: соседки бегут к ней и хлеба занять, и молока бутылку, и кружку крупы. У самой-то туго-круто, но никогда не откажет. И за столом всегда лишний человек — несытый приятель мужа, соседка, у которой живот подвело, приятель сына с голодным блеском глаз, девчонка — подружка дочери, — видно, как у нее слюнки текут, — и режет Надежда Андреевна ковригу хлеба не только на семью — всегда отрежет краюху загодя, для захожего человека с пустым, урчащим от голодухи брюхом. Себе — самый тонкий ломоть.

Поговорили они о хорошем человеке — Надежде Андреевне — и будто крепче насытились, лучше согрелись.

— Ну, мама, у меня уйма дел — пойду! — Поцеловал морщинистую щеку, поцеловал морщинистую руку: «Старенькая! Мама, моя мама!»

Она проводила взглядом. «Ладный, статный, только больно сухопарый сын. Оженить бы. Сколько будет в старых девках ходить? Может, образуется все, придет мир, покачаю внуков? Дождешься! Так и будет хороводиться с мирскими делами — все его касаемо! Из Владивостока недавно приезжали партийные представители — Вадимка и с ними хороводился. Спросила: „Тебе все больше других надо?“ — осерчала: ночь не спал, вернулся утром как изжеванный. Посмотрел с упреком, ответил: „Надо, мама! Сергей Лазо и Губельман — коммунисты Владивостока — давали мне инструкции, партийные поручения…“ Сын мой, сын! Нет тебе покоя!»

До поздней ночи просидел за столом Вадим. Работа близилась к концу. Достал февральскую запись: Лазо и Губельман — руководители вооруженного восстания революционных сил Приморья против ставленника Колчака генерала Розанова — говорили по прямому проводу с Благовещенском. Дальневосточный комитет коммунистов возглавил объединение партизан области и руководил подготовкой переворота. Вчитывался в протокольную запись разговора по прямому проводу:

«Двадцать пятого января комитет принял постановление вести переворот под лозунгом перехода власти областному земству. Наша задача заключается свергнуть власть Розанова, не вызывая вмешательства союзников. Задача удалась. 26 совершен переворот Никольске. 31 Владивостоке. Революционное движение быстро распространилось на всю область. Областное земство смотрит на свою власть как на власть временную, способствующую безболезненному воссоединению Советской Россией… Считаем положение весьма серьезным. Победы нет, только заняли первые позиции. Перед Японией два выхода: первое — добровольно уйти, второе — оккупировать край… Положение с японцами не так просто, как это кажется вам, и международное положение сулит много сюрпризов. Сейчас японцы лихорадочно укрепляют Владивосток. За последние две недели туда прибыло много новых частей всех родов оружия… Партизанские отряды и революционные войска на Дальнем Востоке не сложат своего оружия до тех пор, пока не восторжествует власть Советов и мы не объединимся с Великой единой Советской Россией…»

Да! Надо провести с партизанами беседы — объяснить, почему большевикам приходится маневрировать, почему нельзя провозгласить советские лозунги, почему приходится говорить о временной передаче власти Приморской областной земской управе — власти, уже признанной советским правительством.

Командующий белогвардейскими войсками Приамурского военного округа генерал-лейтенант Розанов с группой офицеров и гардемаринов сбежал из Владивостока на крейсере «Орел». Скатертью им дорожка!

В настоящее время главный враг — самураи, императорская Япония! Неужели опять пойдут на выступление? Да, дела. Выбора у них нет: или отказаться, как американцы, от авантюры и уйти восвояси, или пойти ва-банк. Фактически на сегодня все интервенты, кроме Японии, из игры вышли. В Восточном Забайкалье — в Чите — еще хозяйничает Семенов. Наш Дальний Восток не может воссоединиться с Советской Россией из-за бандита Семенова, которому покровительствует и которого снабжает Япония. Семенов в Забайкалье как чирей. Если Япония выступит, то осуществит свою мечту: установит в Приморье власть своего ставленника, мерзкого предателя Семенова, а фактически оккупирует край…

В марте во Владивосток все прибывали и прибывали японские суда: войска, снаряжение, пулеметы, снаряды, артиллерия — и опять войска!

Поведение японцев похоже на подготовку выступления в Хабаровске: в казармы привозят ящики с патронами, снарядами, роют окопы и укрепления вокруг казарм. А на прямые вопросы вежливо улыбаются и юлят: «Манёвра! Манёвра!»

Во время парада революционных войск в Хабаровске японские офицеры разъезжали на автомобиле и бесцеремонно лезли в ряды наших войск — провокация и вызов, а как это иначе назовешь?

А от нас категорически требуют — не создавать конфликтов, избегать столкновений…

Веселый, возбужденный, Лесников шагнул на порог избы Новоселовых и громогласно запел, обращаясь к обрадованной Насте:

Куда ни поеду,Куда ни пойду,Все к милойСверну на минутку…

Настасье Макаровне почет и уважение! Все здоровы?

— Здравствуйте, Силантий Никодимович! Все здоровы. Лерка у Куприяновых к весне избу белит. Ванятка умчался куда-то со двора с соседскими озорниками…

— У Аристарха? — спросил Лесников и покачал головой. — Наши поймали шпиёна-доносителя Лаптева. Признался, говорят, собака, в черных делах, и нитка тянется от шпиёна к Аристарху Куприянову. Ты пока помалкивай, Настенька, сам-то я краем уха слышал…

— Не из болтливых я… — несмело отозвалась она на его предупреждение.

Лесников рассказал ей о бегстве Калмыкова.

— А куда он удрал-то? Может, еще возворотится?

— Не возворотится, Настасьюшка! Теперь ему назад путь заказан. Ныне нам жить, а ему гнить. Конец! В Китай удрал, шелудивый пес. Вона куда сиганул с перепугу-то. Улепетывал атаманишка — дай бог ноги! Не дурак по-настоящему: стенка на стенку драться, первый на китайскую сторону ступил. Догоняли его партизаны — ускакал. Ребята из отряда Шевчука даже к китайцам слетали на конях. Только не пустили их в погоню китайцы, — пообещали, что сами бандитский отряд разоружат, а Калмыкова под арест посадят! Вот как дела-то обернулись, Настасья Макаровна. Не знали мы, что японец Ваньку Каина оставит без помощи, бросит, как хлам ненужный. Встрели бы ордишку гнилую, что с Калмыковым удирала, ответа боялась за палачество бандитское, — встрели бы и уйти в Китай не дали! Жаль, жаль — бросились за ним в поздний след…