Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры - Людмила Ивановна Сараскина

ли.

Должен ли автор стихотворения, романа, фильма, спектакля о гениальном человеке ощущать себя равновеликим ему? Или нужно все же осознавать свой собственный масштаб и принимать дистанцию со смирением и уважением?

Несомненно, эта проблема, как и проблема выбора «позы перед портретом», для биографа наиважнейшая.

Витязь горестной фигуры… на носу литературы?

Среди «пострадавших» от вольных художеств и фантазий без границ были в том числе и биографические сюжеты о Ф.М. Достоевском. Рифмованное поэтическое слово, как и должно было случиться, оказалось в начале процесса.

Речь здесь не идет о таких уважаемых жанрах как карикатура, шарж, черный юмор, комиксы и т. п.: в истории культуры у них есть свое, никем не оспариваемое место. Художники-карикатуристы юмористически изображали прежде и изображают сегодня Достоевского и с топором в руке (будто это он, а не Родион Раскольников порешил старушку), и в кабинете начальника тюрьмы, наблюдающего за каторжниками и описывающего их, и в роли кукловода, подвесившего своих героев на ниточках, и в виде черного человека из подворотни, распугивающего кошек, и в образе мракоборца (бесогона), побивающего рогатых чертей огромным православным крестом, и в многочисленных комиксах про В.В. Путина («Путин с портретом Ганди в руках: “После смерти Ганди и поговорить не с кем…” Достоевский, с зонтиком в руках: “А я?”»; «Путин держит в руках книгу, раскрытую посередине – роман Достоевского “Бесы”. Достоевский с зонтиком в руках: “Уверен, что не сбудется?!” Путин: “Постараюсь…”»6.

«Ив наши дни романист по прежнему остается “на пере” у карикатуристов, – пишет главный хранитель Музея-квартиры Достоевского в Санкт-Петербурге М.И. Брусовани. – При этом наши карикатуристы уже не иллюстрируют некие исторически анекдоты из его жизни. Теперь это полемическая реакция на хрестоматийный, шаблонный, “шкрабский” образ Ф.М. Достоевского… Фигура Достоевского так прочно вошла в сознание современного человека, что даже очень молодые авторы… обращаются к созданию такого массового жанра, как комикс, где наряду с другими хрестоматийными писателями (Пушкиным, Гоголем, Лермонтовым, Толстым), действует Достоевский»7. Альбом «Образ Достоевского…» содержит смешные картинки Р. Габриадзе, героями которых стали Пушкин и Достоевский, а также рисунки А. Никитина из цикла «Хармсиада»: «анекдоты-комиксы из жизни великих» Д. Хармса в стиле «Однажды Достоевский, царство ему небесное, сидел у окна и курил…» или «Однажды у Достоевского засорилась ноздря…».

Ироническая реакция на школярского Достоевского в исполнении Д. Хармса, как позднее серия литературных анекдотов «Весёлые ребята» («Однажды Гоголь переоделся Пушкиным…»), созданных в 1970-х годах художниками Н.А. Доброхотовой-Майковой и В.П. Пятницким в подражание Д. Хармсу «Весёлые ребята», остроумны и беззлобны, легки и в общем невинны.

Но пасквиль, клевета, изощренная, нарочито издевательская насмешка – это совсем другое дело.

Едва Достоевский в январе 1846 года ступил на самую первую ступеньку литературного поприща, он узнал, как теперь уязвим и беззащитен против собратьев по перу – народа немилосердного и бессердечного. Недавние друзья и единомышленники – Тургенев, Панаев и Некрасов, лучшие люди из тех, кого он знал, – объединились, чтобы составить злое «Послание Белинского Достоевскому» – наспех сделанные вирши, больно язвившие товарища.

Витязь горестной фигуры,Достоевский, милый пыщ,На носу литературыРдеешь ты, как новый прыщ.Хоть ты юный литератор,Но в восторг уж всех поверг,Тебя знает император,Уважает Лейхтенберг.За тобой султан турецкийСкоро вышлет визирей,Но когда на раут светский,Перед сонмище князей,Ставши мифом и вопросом,Пал чухонскою звездойИ моргнул курносым носомПеред русой красотой,Так трагически недвижноТы смотрел на сей предметИ чуть-чуть скоропостижноНе погиб во цвете лет.С высоты такой завидной,Слух к мольбе моей склоня,Брось свой взор пепеловидный,Брось, великий, на меня!Ради будущих хвалений(Крайность, видишь, велика)Из неизданных творенийУдели не «Двойника».Буду нянчиться с тобою,Поступлю я, как подлец,Обведу тебя каймою,Помещу тебя в конец8.

В ход пошло все – и невзрачная внешность «нового Гоголя», и его дерзкое равнение на великих, и раздражение нервов, и увлечение своей славой. Ему ехидно напомнили, как в салоне графа М.Ю. Вьельгорского, тестя Соллогуба, он, автор «Бедных людей», упал в обморок, едва его подвели к белокурой красавице Сенявиной, пожелавшей познакомиться с автором нашумевшего романа. Стараниями «своих» был пущен слух, повторяемый многие годы разными авторами (Анненковым, Григоровичем, Панаевым, Тургеневым), будто Достоевский, отдавая некое свое сочинение в печать, потребовал не смешивать его вещь с трудами прочих авторов, а поместить в конце или в начале книги и отметить особой каймой. Ложь продержится столь долго и будет упорствовать столь рьяно, что Достоевский вынужден будет выступить с опровержением – перед самой своей кончиной. С 1846-го вирши будут ходить в списках и копиях, а в 1855-м, когда Достоевский отбывал солдатчину в Семипалатинске и не мог ответить на удар, отрывки из «коллективного труда» Панаев опубликует в «Современнике». То печальное обстоятельство, что фигурант пасквиля – сибирский каторжник, политический ссыльный, публикатора не остановил.

А тогда, в годы литературной молодости на него отовсюду сыпались остроты и едкие эпиграммы. Тургенев сочинял юмористические стихи на Девушкина, героя «Бедных людей»: Девушкин будто бы написал Достоевскому благодарственные стихи за то, что тот оповестил всю Россию об его, Макара Девушкина, существовании.

Собратья по перу – самые известные на ту пору русские писатели – дали Достоевскому жестокий урок: сначала провозгласили гением и вторым Гоголем, а после обозвали прыщом на носу литературы. Вскоре при встрече с ними он перебегал на другую сторону улицы: трудно жить непризнанному гению, но совсем невыносимо – низложенному кумиру, сдувшемуся пузырю.

Оскорбительное, издевательское стихотворение, сама поза безжалостного надменного превосходства собратьев по перу, на долгие годы отравившие впечатлительного Достоевского, вместе с тем закалили его. Ведь здесь был полный пасквильный набор: ложь, клевета, карикатурные искажения, злобные нападки, намеки на интимные обстоятельства, глумление над невзрачной внешностью, цель которых скомпрометировать человека и как мужчину, и как литератора, и как личность. Смысл пасквиля был еще в том, что перед группой именитых соавторов Достоевский был беззащитен и бесправен – ответить на оскорбление он не мог ни сразу, ни через десятилетие, когда пасквиль появился в печати. «Мне всё кажется, что я завел процесс со всею нашей литературою, журналами и критиками…» (28, кн. 1:135), – писал он в декабре 1946-го, едва пережив предательство «своих».

Всё, что появлялось позже, все критические бури вокруг его романов, пародии и фельетоны, особенно вокруг «Бесов» («“Бесы” оставляют точно такое же крайне тяжелое впечатление, как посещение дома умалишенных…» – писал, например, рецензент «Искры», поэт-сатирик леворадикального толка Дмитрий Минаев, называя персонажей романа людьми «больными, тронутыми, с поврежденными мозгами»9), Достоевский воспринимал достойно, твердо сознавая свою правоту. Реакционер, ренегат, мракобес, сумасшедший эпилептик – эти стрелы летели, не слишком задевая его.

В памфлете «Кому на Руси жить хорошо» Минаев изобразил Достоевского обезумевшим пациентом сумасшедшего дома. Несчастный помешанный, в теплом халате, с бритой головой и в суконном колпаке бубнит про себя:

Повсюду царство дьявола…Въ отставку подал Бог…Лишь я