Горячее сердце - Юрий Корнилов

— К моему огорчению, — вздохнул Новоселов, — ни в Шляговку, ни в Шелково поехать не могу. Завтра возвращаюсь в Свердловск. И тоже с крюком.

Минай Филиппович был доволен, что оказался полезным издалека приехавшим ребятам. При упоминании деревни Шелково оживился еще больше. Спросил Ковалева:

— Яки у тебя там дела, Саша?

— В Шелково за Алтыновым — убийство женщины. Свидетелей допросить, задокументировать.

— Обязательно повидайся с Петром Васильевичем Кундалевичем. В те годы он командовал партизанским отрядом имени Свердлова. С шестьсот двадцать чацвертым карательным ему прихадилася сталкиваться. Остановись у него. Очень гостеприимный и пагавариць буде о чем.

48

В тот поздний вечер, когда Мидюшко, оставив на улице Нила Дубеня «бдить в оба», заявился на маслозавод здоровым и невредимым, Фросе Синчук сделалось очень плохо. Действительно, она смотрела на него, как смотрят на живого черта или вставшего из гроба покойника. Избавиться от наваждения, говорить с Мидюшко, как говорила прежде, улыбаться, как улыбалась до сих пор, стоило Фросе неимоверных усилий. Вроде бы взяла себя в руки, держалась, но сердце бешено колотилось. Казалось, поднимись она со стула — ноги не выдержат, упадет, потеряет сознание. Так и сидела застывшей, ничего не понимая из того, что доносилось до ее слуха. Не мог же Алеша соврать. Стрелял в упор, видел его убитым… Может, ошибся, в кого-то другого стрелял?

— Чем вы расстроены, голубушка? — с полупотаенной иронией спросил ее Мидюшко.

Фрося нашла в себя силы вздернуть плечиками, сказать, что сказал бы любой, окажись на ее месте:

— Нядужится нешто.

А в сознании лихорадочно билось: «Живы, живы, падлец. Вот и край нам з Паней…»

Дотянуться бы до кровати, выхватить из-под матраца пистолет. Предохранитель сдвинут, патрон в патроннике… Да ей ли соперничать с этим! Ловок, как кошка.

Однажды после какого-то совещания казачьих офицеров Мидюшко завлек ее на пирушку с командирами рот. Могла и не пойти, была уверена, что Прохор Савватеевич силой не потащит и угрожать не станет, но пошла. Надеялась услышать что-нибудь полезное для Алеши Корепанова.

Сколько яда, желчи в этом Мидюшко… Довел тогда ротного Алтынова до остервенения. Пьяный Алтынов хапнул было за кобуру, но Мидюшко уже в лоб ему целится. Потом, убрав пистолет, отвернул лацкан френча, а там значок «Ворошиловского стрелка» пришит нитками. Ухмыляется, спрашивает:

— Ты, голова редькой, видишь это? То-то. Такие штучки в Красной Армии кому попало не давали.

Знали немцы о значке, знали и о других предосудительных чудачествах «краскома», но смотрели на это сквозь пальцы — пускай тешится. Они знали за ним и другое: этот своенравный русский хладнокровно подписывает приказы о расстреле своих соотечественников, а когда настроение паршивое — то и о сожжении в наглухо заколоченных хатах.

Все то короткое время, пока Мидюшко находился на маслобойке, Паня Лебеденко сидела на кухне возле сепаратора. Фрося вошла к ней бледная, возбужденная, нашарила в подпечке топор.

— Уходить надо, Паня. Порубаем аппараты — и вон адсюль. Пока нас не порубали.

— Чаму, Фрося?

— Гэтот нягадяй нешта пронюхал. Догадался, сдаецца, что ведомо о покушении на его миласць.

— Што с таго? Все в вёске гаворят о гэтам.

Фрося отбросила топор, села рядом с Паней. Та зачерпнула ей молока в кружку.

— Лепше воды, — попросила Фрося.

Пила, зубы постукивали о край посудины. Думала: на самом деле, что с того, что она знает о покушении на Мидюшко? Ведь больше этого ему ничего не известно. Ни об Алеше, ни о их отношениях. С чего бы поднимать переполох. Нельзя же необдуманно, может, из-за ерунды попуститься таким конспиративным предприятием. Придет Мидюшко в очередной раз — посочувствует ему, лесных бандитов поругает…

Двое суток прошли в гнетущем напряжении. Мидюшко не появлялся. Работавшие на сепараторах женщины слыхали, что в штабе кто-то убит, но никого не хоронили вроде. Может, не убили, а в плен взяли? Сказывают, из батальона мобилизованный хлопчик в ту ночь сбежал, лошадей увел. Он, поди, и натворил все, кому больше.

Хорошо говорят бабы, успокаивающе. А вот что каратели меж собой говорят — не дознаешься.

На рассвете третьих суток Паня Лебеденко ушла в лес «за грибами». Она должна оставить масло в условленном месте и записку Фроси: «Как быть?»

Ни к обеду, ни к вечеру Паня не вернулась. Вечером пришел верный холуй начальника штаба — Нил Дубень. На отупевшей от служебного рвения харе — заимствованная у господина надменная ухмылка.

— Сударыня, мне поручено проводить вас к Альфреду — в ГФП.

— Нашто?

— Там подружка ваша. Плачет, увидеться хочет.

Все оборвалось внутри, похолодело под Фросиным сердцем.

— Што з ней?

— Ничего страшного. Казаки, правда, невежи. Поласкали ее прямо там, у тайника. Впятером. Но от этого не умирают. Жива ваша подружка. Только дорогу к партизанам забыла, поможете.

Закружилась голова, половицы стали уплывать из-под ног. Ухватилась за спинку кровати.

Дубень стоял расшеперившись, пальцами придерживал автомат за ствол и, поигрывая, как маятник, перекидывал его прикладом с одного носка сапога на другой.

— Адваратись, лифчик накинуць нада, — зло сказала Фрося и сунула руку под матрац.

Опередил, сволочь. Неуловимым замахом достал прикладом до кисти, сжавшей рукоятку вальтера. Фрося вскрикнула, прижала к губам обожженные нестерпимой болью косточки запястья.

Дубень, натопорщенный от крайнего гнева, важно прошагал к отлетевшему к стене пистолету, поднял, посмотрел на снятый с защелки предохранитель.

— Оказывается, госпожа Синчук, с оружием вы… Хорошо обучены, оказывается. — Дубень щурил глаз и кривил рот в сволочной улыбке. Подбросил пистолет на ладони. — Вот так лифчик, ничего не скажешь… Не вы ли бедному Путрову пулю промеж глаз всадили? И ординарца господина Мидюшко рукояткой? А?

Дубень сдернул с гвоздя старенькую кофту, бросил ее в лицо Фроси.

— Марш, мерзавка!

…Расстреляли их на другой день — пятерых селянок, которые приходили крутить сепаратор, Фросю Синчук и пятнадцатилетнюю Паню Лебеденко. Женщины, работавшие на сепараторах за ведро обрата, даже не мыслили, что строгая, придирчивая хозяйка маслозавода, к которой благосклонно относились немцы, и ее не в меру бойкая помощница связаны с партизанами. Женщины и сейчас кричали что-то в свое оправдание, униженно просили Мидюшко:

— Скажите господам немцам, не виноваты мы ни в чем. Для детак еду зарабляли…

Для исполнения приговора Мидюшко приказал назначить отделение казаков из роты Алтынова. Присутствовали командир батальона обер-лейтенант Блехшмидт, от ГФП — кривоногий, с бородавкой в ноздре фельдфебель Альфред Марле, начальник штаба Мидюшко с Нилом Дубенем и ротный Алтынов с денщиком Сережкой Егоровым. Процедурой казни распоряжался Мидюшко. Распоряжался по-русски и тут же пояснял обер-лейтенанту и фельдфебелю на их языке.

Бульбу крестьяне Витебщины хранят в специальных ямах — во дворе, в поле, в огороде. Прошлогодний картофель съеден или разграблен оккупантами, новый не созрел, не закладывали. Много было глубоких пустующих ям, облегчали они работу карателям. К одной из них подвели истерзанных, с засохшими струпьями крови на лице пятерых женщин. Хотели поставить в шеренгу, по всем палаческим правилам ударить залпом. Женщины истерично кричали, рвались из рук, их избивали карабинами наотмашь, стреляли в лежачих, извивающихся.

Фрося с Паней стояли в стороне. Их бескровные осунувшиеся лица без следов побоев. Лишь у Пани припухшие, искусанные насильниками губы. По прихоти Мидюшко на допросах девушкам мучительные побои наносили только по телу. Мидюшко объяснил обер-лейтенанту свое гнусное желание: «Хочу видеть, как гаснут от смерти чистенькие, хорошенькие рожицы» — и добавил:

— Ich habe meinen Spaß daran[2].

— Torheit[3], — покачал головой Блехшмидт, но возражать не стал.

Сапогами и карабинами подталкивали тела казненных в порожнюю, расширяющуюся книзу яму. С испугом и растерянностью в глазах вновь построились. Костлявый ефрейтор вопросительно уставился на Мидюшко. Тот что-то сказал обер-лейтенанту Блехшмидту. В чужой речи Алтынов услышал свою фамилию, злобно насторожился: опять этот барин какую-нибудь подлость придумал. Блехшмидт, давая понять, что в действия своего начальника штаба вмешиваться не собирается, развел руками: дескать, поступайте как вам угодно.

— Господин ротный, — холодно и непонятно улыбаясь, окликнул Мидюшко Алтынова. — Вы специалист по женскому полу. Н-ук-ка…

Алтынов, сверкнув глазами, в свою очередь подтолкнул денщика Егорова, кивнул на Фросю с Паней. Мидюшко ехидно попенял: