Горячее сердце - Юрий Корнилов

— Павли́к, наверное. Па́влик — это уж что-то по-нашенски. Ковалев читал дальше:

«Дело будет разбираться в здании штаба 201-й охранной дивизии в городе Полоцке 15 мая в 8.00 в первом здании (столовая)». В субботу 15 мая 1943 года в столовой для немецких оккупантов состоялся гнусный нацистский спектакль.

Вызывается свидетельница.

— Назовите свою фамилию, возраст, род занятий.

Сказанное председателем суда старикашка из эмигрантов излагает на русском языке. Старая женщина с болезненно-красными, испуганными глазами отвечает:

— Кусакова Анна. Пятьдесят семь годов. Нигде не працую.

— Кусакова Анна, отвечайте: был ли Алтынов твердым в своей настойчивости, когда лег с вами?

Русское отребье в зале ржет. Судейство ухмыляется и ждет ответа…

В утробе сидящего на передней скамейке Алтынова клокотало бешенство, но избави бог показать это. Запрокинул голову, разглядывал на беленом потолке коричневые разводы сырости.

К судейскому столу подходит вторая свидетельница, сообщает о себе:

— Кузьменко Ефимия. Шестьдесят годов. Працую в калгас… гэто… в селянской абшчыне.

— Что вы имеете сообщить суду по существу разбираемого дела?

Выслушав перевод, рассерженная издевательским допросом Кусаковой, Ефимия начинает задиристо:

— Ночью со сваццяй пошли в поле. У нас там у яме бульба. Казаки трымали нас и привели у веску Шелково. В хаце я познала Алтынова. Гэто ён, — махнула рукой в сторону Алтынова, — з казаками на той неделе собрал калгас… гэтих… селян на сходку в амбар Репиньи Ивановны, амбар зачынили, пасля падпалили…

— Кузьменко, — переводит старикашка председателя суда, — не отвлекайтесь, говорите по существу дела. Что вы знаете об убийстве Латышкиной?

— Я спала на полу. Як стали стрелять, я замотала голову кофтой и ничего не бачыла.

— Судом установлено, что Алтынов лег…

— Ничого не ведаю, ничого не бачыла, — замахала женщина руками. — И не пытайте про такой стыд.

Третий свидетель, четвертый, пятый… Председатель суда Якоби, обвинитель Вейзер, защитник Павлик попеременно изощряются в кабацком остроумии…

Ковалев поиграл желваками, тяжело вздохнул:

— Может, хватит?

— Надо же знать, — возразил Новоселов.

— Тогда сам читай. Меня уже мутит… Бедная Мама-Сима. Слово за словом переложить все это на русский…

— Прочитай, чем закончился сволочной балаган, и на том закончим.

— Снова за подписью командира дивизии генерала Фрея, Под грифом «Секретно»:

«1. Так как благодаря допросу свидетелей обосновано подозрение, что расстрелянная женщина являлась пособницей бандитов, а поддержать дисциплину достаточно путем помещения обвиняемого в рабочий лагерь, от дальнейшего судебного разбирательства этого дела отказаться.

2. Составленный обвинительный акт берется обратно и дело прекращается.

3. Передать в 624-й батальон для сведения обвиняемому. Дальнейшие шаги по увольнению обвиняемого из немецких вооруженных сил могут исходить оттуда».

— Что же изошло оттуда? Уволили? — спросил Новоселов.

— Кого? Кавалера «Бронзового меча»? Юра, господь с тобой. А вот то, о чем говорил тебе вчера. На свет выплывает имя Прохора Мидюшко. В деле есть его рапорт командиру батальона Блехшмидту. Читаю:

«Поскольку должность командира 3-й роты в настоящее время занята, а командир 2-й роты Суханов убит во время прочески леса, прошу вашего ходатайства перед вышестоящим командованием о назначении на вакантное место офицера-казака Алтынова Андрона. Беру на себя ответственность за его дальнейшее поведение».

— В высшей степени странно, — удивился Новоселов. — Лопоухий нарушитель границы Петька Сомов утверждал, что Алтынов всем нутром ненавидел Мидюшко. За что? Вон какая забота о нем.

— Узнаем, Юра. А пока еще одно, касаемое Алтынова, — Ковалев подал два листка — с немецким и русским текстом.

На подлиннике бросалась в глаза ярко-фиолетовая круглая печать: полудужьем — «Stalag-352», а ниже — орел со свастикой. Это была справка, представленная суду из Минского лесного лагеря. В ней сказано:

«Военнопленный Алтынов Андрон, личный номер 27088, имел при себе справку пленившей его воинской части, которая удостоверяет, что он перебежчик. В лагере добросовестно нес службу старшего полицейского, отличался при выявлении политических комиссаров и лиц, зараженных еврейством. В свое время документы казака Алтынова были переданы в контрразведку, где он предусматривался для особых целей.

Пересыльный лагерь 352.

44

Через минских коллег Ковалев и Новоселов навели справки об Иване Андреевиче Стулове. Печально, но ничего не поделаешь. Бывший секретарь Витебского подпольного обкома партии и член военного совета 4-й ударной армии после войны был переведен на работу в Москву и там, тяжело заболев, умер.

Через два дня, завершив все работы в КГБ республики, выехали в Витебск. Как и в Минске, устроились в общежитии воинской части. Первый визит, разумеется, в управление госбезопасности, второй — к легендарному партизанскому вожаку Минаю Филипповичу Шмыреву. Не сразу решились на это. Думали: стоит ли докучать человеку с израненной, мучительно исстрадавшейся душой и лезть в нее с этими грязными тварями Алтыновым и Мидюшко. От Серафимы Мартыновны Свиридович и витебских коллег свердловские парни знали теперь о Шмыреве, кажется, всё.

За голову партизанского командира немцы предлагали огромную сумму в рейхсмарках, землю и скот. Никто не клюнул на соблазны. Тогда захватили его четырех несовершеннолетних детей и потребовали вызвать отца. В противном случае они будут казнены. Четырнадцатилетней Лизе удалось отправить из тюрьмы записку:

«Папа, за нас не волнуйся. Никого не слушай и к немцам не иди. Если тебя убьют, мы бессильны и за тебя не отомстим, а если нас убьют, папа, ты за нас отомстишь».

Какой мучительной сердечной боли стоило членам бюро обкома вынести решение, запрещающее Шмыреву сдачу на милость врагу. Понимали: не будет пощады ни ему, ни детям. Отца, когда он в таком невыразимом отчаянии, возможно, не остановило бы и это решение. Но в лютом палаческом рвения гестаповцы ускорили расстрел детей Миная Филипповича. Чудовищная казнь свершилась 14 февраля 1942 года.

Уральских чекистов Минай Филиппович принял тепло и сердечно. Константина Егоровича Яковлева, конечно же, не забыл. А вот как он погиб — не знает. В течение всего лета 1942 года немцы делали попытки закрыть разрыв в обороне, ликвидировать знаменитые Суражские ворота, но без успеха. Лишь в конце сентября, когда были подтянуты свежие танковые соединения и активизировались действия авиации, прореха в немецкой линии обороны была закрыта. В сентябре же, вслед за созданием Центрального штаба партизанского движения, начал действовать и Белорусский штаб. Миная Филипповича перевели туда. Майор Яковлев оставался в бригаде, руководил партизанской разведкой и контрразведкой.

После крупной карательной операции и гибели Константина Сергеевича Заслонова, командовавшего всеми партизанскими силами Оршанской зоны, диверсионная работа на железнодорожных магистралях несколько ослабла. Белорусский штаб партизанского движения произвел передислокацию отрядов, стал интенсивнее засылать в тот район специальные чекистские группы. По заданию Центра одну из таких групп возглавил Константин Егорович Яковлев. Весной 1943 года она действовала на железной дороге Орша — Горки.

Рассказывая все это, Минай Филиппович извлек из стола канцелярскую папку с надписью «Рельсовая война», пояснил:

— Свидетельства мужества наших людей.

В то время Шмырев активно занимался подбором новых материалов для открытого в 1944 году Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны.

— Поглядите, что писала главная железнодорожная дирекция группы армий «Центр» в ставку Гитлера. Фамилии вашего земляка тут, вядома, мы не сустрэтим, но… Читайте.

«…Налеты партизан приняли столь угрожающие масштабы, что пропускная способность дорог не только снизилась и значительно отстает сейчас от установленных норм, но и вообще на ближайшее будущее положение вызывает самые серьезные опасения. Потери в людях и особенно в драгоценнейшей материальной части очень велики. Только в зоне главной железной дороги группы армий «Центр» подорвалось на минах число паровозов, равное месячной продукции паровозостроительной промышленности Германии».

Минай Филиппович аккуратно завязал папку и сказал о Яковлеве:

— О том, что ён не вернулся с задания, в штаб партизанского движения передали в конце мая сорак третяго.

Саша Ковалев робел говорить. Пришли к Герою Советского Союза, прославленному Батьке Минаю, чтобы у него, непосредственного участника интересующих их событий, узнать что-то и — нате вам! — со своими уточнениями. Но и умолчать нельзя было. Минай Филиппович, похоже, заметил состояние Александра, подбодрил с улыбкой: