Две дороги - Василий Ардаматский

Лица Бенедиктова не было видно, но Заимов почувствовал, как волнуется его друг.

— Хорошо, я все понимаю, — сказал он.

— Однажды вы сказали мне при свидетелях, что свято верите в нашу победу над Гитлером, — сказал Бенедиктов.

— Какие свидетели? — удивленно спросил Заимов.

— Вы забыли дроздов в черных фраках, они расхаживали возле нас, как дипломаты на званом рауте.

Всегда серьезный Бенедиктов пытался сейчас шутить. Они помолчали, и Бенедиктов сухо, деловито сказал:

— У меня больше нет времени. Я подвезу вас поближе к дому, и мы простимся. Я уезжаю сегодня.

Машина остановилась на бульваре Карла Шведского.

— Ну... — глухим голосом произнес Бенедиктов.

Заимов помедлил минуту, хотел что-то сказать на прощание, и вдруг Бенедиктов обнял его за плечи и прижал к себе, бормоча какие-то слова, Заимов не мог разобрать что.

— Идите, — Бенедиктов отодвинулся в глубь машины и повторил резко: — Идите!

Заимов неловко выбрался из машины, и она, сорвавшись с места, помчалась в темноту. Он стоял и смотрел, пока не растаяли красные огоньки.

Потом рядом с ним были другие — Дергачев, Середа и в последний период Савченко. Ему казалось, что никто никогда не может заменить Бенедиктова. Савченко был совсем другой. Но за два года он полюбил этого красивого смелого парня, который мог быть ему сыном. Он и на болгарина был больше похож, чем на русского, — черноволосый, черноглазый, стремительный в движениях, никогда не унывающий и немного сентиментальный. Заимова безгранично волновало, как Савченко заботился о нем, как оберегал его, рискуя собственной жизнью. Вот совсем недавно, зимой, они должны были ночью встретиться в условленном месте. Савченко немного опаздывал, и Заимов, ожидая его, очень волновался.

— Что случилось? — спросил он, увидев, что правая рука Савченко завязана носовым платком.

— Да так, мелочь, — беспечно ответил Савченко, прерывисто дыша.

— Прошу рассказать, что случилось, я должен это знать.

Савченко смутился, не хотел рассказывать, но Бенедиктов приказал никакой мелочи не скрывать от Заимова, и пришлось рассказать.

Как обычно, он поехал на автомобиле не к месту встречи, а совсем в другой район, чтобы оттуда, оставив машину, идти на встречу пешком. Но он заметил, что сзади идет машина охранки, и приказал шоферу развить скорость. Оторваться от «хвоста» долго не удавалось, и Савченко велел шоферу ехать по направлению к месту встречи — времени оставалось совсем немного. Они мчались мимо парка Борисова Градина, постепенно отрываясь от полицейских все дальше и дальше. Савченко кивнул шоферу на приближавшийся переулок, машина на большой скорости сделала поворот, и Савченко на ходу выскочил из нее. Он ударился об ворота, но успел через калитку вбежать во двор. В это время промчалась мимо полицейская машина.

— Вот, когда о ворота ударился, немножко повредил руку, — смущенно сказал Савченко.

— Я прошу вас в следующий раз цирковых номеров не выкидывать, — строго сказал Заимов, и Савченко виновато наклонил голову.

Однажды они встретились на окраине Софии, в доме верного друга Заимова, знакомого ему еще с детства. Теперь он жил один, держал овец и сам пас их на пригородных лугах. Он все смеялся: только с овцами сейчас и можно беседовать откровенно.

Переговорив о делах, Заимов и Савченко ждали, когда можно будет уходить. Хозяин, как всегда, охранял их встречу на улице.

Заимов, видя, что Савченко сильно похудел, спросил:

— Вы питаетесь нормально?

— Мало сказать нормально, роскошно, — рассмеялся Савченко. — Ведь болгарские холуи Гитлера изо всех сил стараются, чтобы их немецкие хозяева были сыты, а я хожу именно в те рестораны, где обедают эти господа. Дорого, но здорово.

— А какое у вас жалованье, если не секрет? — улыбнулся Заимов.

— Я обеспечен как царь Борис, — с серьезным лицом ответил Савченко. — Но мне лучше, чем царю, мне не надо гнуть спину перед немцами. И раз зашел у нас разговор, скажите лучше, как вы живете.

— Еще лучше, чем вы, — ответил Заимов. — Я-то живу в семье.

— По-моему, в нашем районе полицейская облава, — сказал, входя, встревоженный хозяин.

Савченко вышел и вскоре вернулся.

— Точно, прочесывают дом за домом, а улица оцеплена. Погреб есть?

— Какой же болгарский дом без погреба? — ответил хозяин и, сдвинув в сторону бочку, приподнял половицу.

— Прошу вас, — сказал Савченко.

— Ни в коем случае, — ответил Заимов. — Я останусь здесь. Мы знакомы с Иваном давным-давно, и то, что я у него в гостях, никого не удивит. Меня охранка, слава богу, знает. А вот вам нужно спрятаться.

Савченко стал возражать, и Заимов приказал:

— Немедленно спуститесь в погреб!

Потом пришли охранники, и был обыск. Тыкали шашками в перину постели, под постель, в лаз за печкой, но бочку с места не трогали. Заимова узнали и отпустили. Все обошлось в тот раз хорошо. Савченко ушел утром в одежде пастуха, вместо хозяина погнал овец на выпас.

Они говорили в тот раз о деньгах, тоже о деньгах...

— Я знаю, бе-Заимов, почему вы молчите! — кричал прокурор, потрясая худыми длинными руками. — Вам стыдно, да, да, именно стыдно! Вы же Иуда, продавший Болгарию за тридцать русских сребреников!

Заимов смотрел на прокурора задумчиво и отрешенно, как будто с высокой горы в темную пропасть.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Младенову нужно было подорвать позицию Заимова, утверждавшего на предварительном следствии, что он действовал один, в свои дела никого не посвящал и не имел связи с заграничными подпольными центрами. Следствие опровергало эту позицию с помощью показаний Стефании Шварц, Флориана и Чемширова. Но Шварц знала о Заимове очень мало — у него была явка и он помог ей достать радиолампу. Флориан и Чемширов были людьми охранки, гестапо, и это слишком явно видно. Обвинение Заимова в том, что он был руководителем целой организации изменников, имевшей связи с подпольем в других странах, до сих пор было очень шатким, и нужно было обосновать, укрепить его. Младенов решил провести перекрестный допрос всех подсудимых, рассчитывая с помощью Чемширова запутать их и заставить говорить то, что нужно суду. Но подсудимые Прахов и Белопитов с убийственным упорством и однообразием подтверждали показания Заимова. А с Чемшировым творилось что-то странное. Он, очевидно, решил, что те, кому он тайно служил, бросили его на заклание, и был озабочен только своей собственной судьбой. Он изо всех сил старался выгородить себя и не говорил даже того, что показал на предварительном следствии. Отвечая на вопросы, он несколько раз проговорился о своих связях с немцами. Младенов прекратил его допрос, не без злорадства думая, что в конце концов не его забота руководить Чемшировым во время процесса.