Книга Москвы: биография улиц, памятников, домов и людей - Ольга Абрамовна Деркач
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И корона Российской империи тут очень даже при чем: были представители клана Шереметевых родовиты и поколениями служили при русских великих князьях, потом царях и императорах. Опасаясь погрузить читателя в бездонные пучины истории, мы пропустим многочисленных Больших и Меньших (именно так, с большой буквы!) Шереметевых с разных ветвей этого раскидистого рода и сосредоточимся на самой значительной для нас (да и для русской истории, пожалуй, тоже) фигуре. Генерал-фельдмаршал, первый в России граф, первый боярин, скинувший боярские одежды и облачившийся в европейский костюм, первый Петров посланник за границу с дипломатической миссией – не довольно ли с сына киевского воеводы?
Нет, не довольно: выученик Киево-Могилянской еще даже не академии, но коллегии, он владел латынью и польским, был дипломатом и полководцем, служил Алексею Михайловичу и царевне Софье. Но и Петр, куда как осторожный с бывшими сестриными сподвижниками, не обошелся без Бориса Петровича. Не обделенный воинскими талантами, Шереметев крепко помог Петру в Азовских походах, громил шведское войско у мыз Эрестфер и Гумельсгоф в Северную войну, брал Орешек и Ниеншанц. Впрочем, графский титул ему был пожалован, похоже, не за бранные подвиги, а за усмирение стрельцов в Астрахани – что ни говорите, характерный для России случай. Получил Борис Петрович и весьма недурственное дополнение к титулу – обширные земельные владения. И это тоже в российских традициях: за победу – имение, за вторую – второе… Даже за Полтавское сражение главнокомандующему Шереметеву, не принявшему непосредственного участия в бою, даровали немалое поместье.
Так прирастало воинскими и дипломатическими подвигами шереметевское состояние. Не отваживаясь утомлять читателей более, скороговоркой упомянем неудачный Прутский поход и Прутский мир, по которому Россия возвращала отвоеванный Азов, а Шереметев рисковал заложником – сыном Михаилом. После всех этих перипетий и катаклизмов шестидесяти-с-лишним-летний Шереметев рвался в монахи, а угодил под венец – так пожелал великий государь. Но побыл счастливым мужем недолго: скончался в 1719 году, не дожив до окончания Северной войны, в которой принял столь деятельное участие.
Остались малые дети – и в их числе сын Петр, о котором мы, если помните, писали в главе «Кусково», и дочь Наталья, сама вписавшая выразительные строчки на пожелтевшие страницы беспокойной российской истории. Это настоящая love story, но в антураже жестокого века с беспощадно-российским «эндом». «Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой» вы можете прочесть сами, они неоднократно издавались до революции и недавно переизданы снова. Предтеча декабристских жен, 15-летняя Наталья Шереметева не отказала жениху – Ивану Долгорукому, мигом утратившему все со смертью своего друга и покровителя Петра II, и пошла за ним в ссылку в Березов. В тот самый Березов, в который (как раз стараниями Долгоруких!) отправился тремя годами раньше Александр Данилыч Меншиков.
Судьба Натальи Борисовны, в отличие от счастливого жребия ее родного брата, сложилась трагично: Иван Долгорукий был взят по доносу и казнен, Наталья Борисовна вернулась в Москву – опять фатальные российские совпадения! – в тот самый день, когда скончалась гонительница Долгоруких Анна Иоанновна. Тут ей не обрадовались – делить несметные богатства брату показалось не с руки. И ее ничто не радовало: десять лет страданий в глухом Березове и гибель любимого мужа кого хочешь отвратят от светской жизни… Дни свои Наталья Шереметева-Долгорукая окончила старицей Нектарией, похоронив перед тем младшего сына, сошедшего с ума, как пишет Пыляев, от несчастной любви.
P.S. Любил свою жену, Варвару Черкасскую, брат Натальи, Петр Борисович. Любил и рано потерял. Горячо любил свою Парашу Жемчугову сын Петра Борисовича Николай Петрович – любил и рано потерял. Внукам Николая Петровича в начале XX века принадлежало более 370 тысяч десятин земли.
Шадр
Внесезонный скульптор
По-настоящему Ивана Шадра зовут Иваном Ивановым, но это мало кому известно. Мастера модерна, плавно переходящего в соцреализм, все знают под псевдонимом, который тот образовал от названия родного города Шадринска. Просвещенный читатель уже закивал: как же, как же, знаем, «Булыжник – оружие пролетариата», в Третьяковке видели. Да, безусловно, с легкой руки Ивана Дмитриевича мы точно знаем, чем должен быть вооружен рабочий класс в стране, где нет и никогда не было свободной продажи огнестрельного оружия. Нумизматам придут на ум Шадровы «денежные мужики» – фигуры сеятеля, красноармейца и так далее, специально изваянные для воспроизведения на казначейских билетах. Была еще «Девушка с веслом», но не та, которую потом клонировали для украшения просторов нашей родины (ту изваял скульптор Ромуальд Иодко для парка водного стадиона «Динамо»), а та, что до войны стояла в центре фонтана на главной аллее ЦПКиО имени Горького и погибла в 1941 году при бомбежке.
Но здесь и сейчас мы поговорим о другом произведении Шадра. Многим, наверное, известно, что у входа на Ленинградский вокзал столицы существует своеобразная биржа труда. По утрам из Подмосковья и из ближних областей стекается сюда рабочий народ в поисках дела для безработных по месту жительства рук. Подобные биржи есть, вероятно, и у других вокзалов, но мы заговорили именно об этой. Спросите, почему? Да потому, что стоят себе тут люди и знать не знают, что буквально в квартале от них им установлен памятник. Да-да, не удивляйтесь, абсолютно точно, им. За спиной у пятиметрового бронзового Лермонтова в сквере на площади Красных Ворот притулился мраморный трудящийся работы Шадра. Станково-монументальная композиция, как правильно именует ее энциклопедия «Москва», установленная в 1930 году в соответствии с ленинским еще планом монументальной пропаганды, так прямо и называется: «Сезонник». Десятки лет простоял работяга, пережил все этапы борьбы с летунами, эпоху поклонения непрерывному стажу работы и вновь дождался своего звездного часа. История повторяется?
Шанявский
Учиться или учиться коммунизму?
История повторяется. И за поиском доказательств не надо даже перескакивать на другую букву. Как буква «Ч» среди московских районов и речек,
