Нефть! - Эптон Синклер

— Но зачем смотреть на это так трагично?

— Я не могу иначе. Вы не понимаете… Женщины чувствуют по-другому. Я не могу допустить, чтобы вы это сделали под влиянием великодушного порыва и потом почувствовали себя связанным и несчастным. Вам совсем не подходит жениться на дочери бедного портного.

— Боже мой, Рашель! Мой отец был погонщиком мулов.

— Да. Но вы — англосаксонец. Ваши предки были, наверное, важными людьми, и вам надо жениться на высокой, красивой, белокурой девушке, которая всю свою жизнь останется представительной и будет подходить к вашей обстановке. А еврейки после второго-третьего ребенка становятся толстыми, некрасивыми. Разве вы будете любить такую?

Бэнни весело рассмеялся.

— Я присутствовал при венчании нескольких высоких, красивых англосаксонок, Рашель, и никогда не завидовал их женихам.

— Бэнни, пожалуйста не шутите! Я стараюсь взглянуть фактам прямо в лицо.

— Дорогая моя, если вы требуете от меня серьезности, так вот: мне никогда не нравились высокие белокурые женщины. Те две, которые играли роль в моей жизни, обе были брюнетки, как вы. Очевидно, сама природа желает делать такие смешения. Я думаю, что вы знаете, конечно, о Ви Трэсси?

— Да.

— Ну вот, у Ви была достаточно интересная внешность, и она сохранит ее весьма долго, так как в этом одном вся ее забота. Но, как видите, для меня лично из этого не вышло ничего хорошего, так как она бросила меня и вышла замуж за румынского принца.

— Но почему она это сделала, Бэнни?

— Потому что я не захотел бросить радикального движения.

— О, как я ненавижу эту женщину!

В голосе Рашель послышались несвойственные ему мелодраматические ноты, и это возбудило в Бэнни любопытство.

— Вы ее ненавидели? Да?

— Я могла бы, мне кажется, ее задушить!

— Потому что она вас ударила?

— Нет. Потому что она так старалась заставить вас бросить движение, и я была уверена, что она этого достигнет. У нее было все, чего не было у меня…

Бэнни слушал эти слова и говорил себе: "Как это все курьезно! Ви была в этом уверена, тогда как я это искренно отрицал. О, эти женщины!"

Вслух он проговорил:

— Нет, это не верно. У нее далеко не было всего.

— Но что же есть во мне такого, Бэнни, что в ваших глазах имеет значение?

— Я сейчас вам скажу. Дело в том, что я так устал спорить! Вся моя жизнь с того дня, как я себя помню — один сплошной спор с теми, кто любил меня или думал, что вправе мною руководить. Вы не можете себе представить, какое спокойствие я испытываю вблизи вас! Точно меня посадили в необыкновенно удобное кресло с мягкими, мягкими подушками! Я колебался сначала, потому что я не очень-то был горд своим эпизодом с Ви Трэсси и сомневался, захотите ли вы получить в спутники человека с таким жизненным опытом… Потому что до Ви был еще один эпизод… когда я был в старшем классе… Я докладываю вам о всех своих грехах для того, чтобы "уравновесить" этим ваши слова о вашей будущей "толщине".

— Все это меня совершенно не беспокоит, Бэнни. Женщины всегда будут за вами бегать. Меня очень мучила ваша история с Ви, потому что я знала, что она страшная эгоистка, и боялась, что когда вы поймете, то будет уже поздно, что она успеет сделать вас глубоко несчастным… Во всяком случае, я этим объясняю себе свое к ней злобное чувство. Может быть, я просто ее безумно к вам ревновала.

— Рашель! Неужели? Вы хотите сказать, что вы меня любили? Да?

— Разве можно было вас не полюбить, Бэнни? Вопрос в том — любите ли вы меня?

— Ну разумеется! Люблю! Искренно!

— Но, Бэнни, — ее голос слегка дрогнул, — вы этого не показываете…

Рашель была права. Сколько времени он потерял даром! И, желая наверстать это потерянное время, он заключил ее в объятия, она прижалась головой к его плечу и так разрыдалась, точно ее сердце готово было разорваться.

— О, Бэнни, Бэнни! Так это правда? Правда?

Чтобы ее окончательно убедить, он стал ее целовать. Она была всегда такой серьезной, строгой, маленькой леди, так властно распоряжалась делами издательства, что он испытывал к ней всегда глубокое почтение, и она казалась ему непохожей на других женщин. И вот теперь он сделал открытие, что она была совершенно такой же, как все те женщины, которые его любили. Как только она убедилась в том, что слова Бэнни не были шуткой или бредом, что все это было, было на самом деле, — она дала волю своему чувству и крепко прижималась к нему, замирая от счастья, смеясь и плача в одно и то же время. Целуя ее, Бэнни думал о том, какой она была всегда честной, смелой, правдивой. Да, такая девушка заслуживала счастья! И вот когда к любви примешиваются такие ощущения, можно быть спокойным за будущее. И ее чувство было не менее пылким, чем чувства Эвники и Ви. Она так страстно к нему прижималась.

— О, Бэнни, я так люблю тебя! Так люблю! — шептала она, и ее объятия говорили больше ее слов.

— Дорогая Рашель, — проговорил он со счастливым смехом, — если это так, то идем сейчас же к священнику или к мэру.

— Глупый мальчик! — возразила она. — Мне надо только знать, что ты меня любишь и что ничто не препятствует мне тебя любить. Какое мне дело до священников и мэров?!

Он крепче сжал ее в объятиях, и уста их слились в одном долгом поцелуе. О, если и теперь она попробует высказать какие-нибудь сомнения, он сумеет ее убедить в своем чувстве. И какой лучший приют можно было найти для их любви, чем эта свежая, благоухающая роща, окутанная таинственным сумраком надвигающейся ночи? Да, они, конечно, купят это ранчо, какие бы недостатки в почве ни оказались. С этих пор эта роща сделается для них волшебным заколдованным царством, и много лет спустя, когда ее своды будут оглашать детские голоса и смех, они будут приходить сюда и с невольным сладким трепетом в душе будут вспоминать о той ночи, когда темно-зеленые дубы и серые смоковницы пропели им венчальные песни, темная роща скрыла от всех их нежные ласки и только ветер подслушал и унес к небесам их клятвы и любовные речи…

На следующее утро они были у мэра, потом еще раз осмотрели ранчо и вернулись в Энджел-Сити устроить свои денежные дела так, чтобы можно было немедленно же внести первую часть требуемой за имение суммы. Сделав это, они сообщили своим друзьям о том, что они повенчались и сделали это так поспешно для того, чтобы в интересах своего будущего колледжа избегнуть каких бы то ни было неприятных инсинуаций в буржуазной прессе.

Потом Бэнни отправился сообщить об этом событии Руфи, и, как это ни странно, это его немного смущало. Берти и Ви постоянно вбивали ему в голову мысль, что Руфь все эти десять лет была в него влюблена, а теперь Рашель говорила то же самое. У женщин же в таких случаях бывает всегда какой-то удивительно верный инстинкт. Да и он сам (об этом он, разумеется, Рашели не сказал) думал одно время — это было как раз когда он ехал из Парижа — о Руфи, не зная, на ком из двух, на Рашели или Руфи, остановить свой выбор, кого попросить быть его женой. Он питал к Руфи глубокую привязанность, такое же спокойное, теплое чувство, какое и она всегда выражала по отношению к нему. Но дело осложнял Поль. Руфь была связана с ним стальными цепями, а следовательно — и с коммунистическим движением. И Бэнни вновь попробовал разобраться во всех этих вопросах.

Рано или поздно вам все равно предстояло сделать выбор, решить, к какой партии вы принадлежите, намеревались ли вы свергнуть строй непосредственным действием, насильственным путем. Капиталисты, по словам Поля, готовились к новой войне, а это означало расцвет большевизма во всех воюющих нациях, если не в начале войны, то, во всяком случае, при ее окончании. Социалисты будут стараться не допустить до войны, и в случае, если им это не удастся, все будет разрешено тем способом, о котором говорил Поль: с помощью Третьего интернационала. В данное же время, в силу своего темперамента, Бэнни, безусловно, сочувствовал больше социалистам. Всякое насилие было противно его природе. И если уже не удастся обойтись без открытой борьбы, то начать действовать в этом направлении должна противная сторона.

Как бы Руфь в глубине своей души ни отнеслась к известию о женитьбе Бэнни, внешне она во всяком случае приняла его очень сочувственно и выразила большую радость. Она сказала, что она этого ждала. Рашель была очень интересная девушка, разделявшая убеждения Бэнни, а это было главное. Потом она сказала, что Поль должен был приехать на следующий день утром и вечером говорить на митинге. Его приверженцам удалось путем тонкой дипломатии обеспечить ему вход на митинг рабочих, и он будет, наконец, в состоянии передать рабочим все, что он видел в России. Руфь просила Бэнни и Рашель непременно прийти его послушать, и Бэнни обещал.

Это было воскресенье — канун торжественного дня президентских выборов, конец долгой политической кампании. К рабочим обращались с бесконечными воззваниями, касающимися их предстоящих голосований, но они оказались поглощенными теперь другими вопросами, представлявшими для них больший интерес, чем результат предстоящих выборов. Как бы враждебно ни относились к этому их лидеры, рядовые рабочие не могли не увлечься рассказами о том чуде, которое совершалось по ту сторону океана, в громадном государстве, где во главе правительства стояли их товарищи — рабочие, издававшие свои законы и насаждавшие свою собственную культуру. Поль только что вернулся из этой страны. Речь его была живой, образной, все так ярко вставало перед глазами слушателей: Красная армия, красные школы, красные газеты.