Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница - Сьюзен Коллинз

Женщина разевает рот, словно рыба, которую вытащили на берег. Кожа у нее дряблая, зеленоватого оттенка. Вид изможденный, глаза пустые. Ребра торчат наружу, точно у ребенка, погибшего от истощения. Разумеется, уж ей-то продуктов хватало, и все же она предпочла предаться зависимости, как и Хеймитч. Я беру ее руку; та странно подергивается. Из-за яда, поразившего нервные окончания, или же из-за потрясения, а может быть, это ломка. Мы уже ничего не можем поделать. Разве что оставаться рядом, пока она не умрет.

– Пойду осмотрюсь. – Финник поднимается и уходит.

Мне хочется с ним, однако морфлингистка так сильно вцепляется в руку, что хоть разжимай костлявые пальцы, а на такую жестокость я не способна. Может, спеть ей, как Руте? Но я даже имени умирающей не узнала, не говоря уже о том, любит ли она музыку. Мне известно только одно: эта женщина умирает.

Пит опускается рядом на корточки и гладит ей волосы. А потом начинает вполголоса говорить, причем обращается явно не ко мне, потому что я не понимаю ни слова.

– У меня дома есть краски, из которых можно смешать любой оттенок. Розовый – нежный, словно кожа младенца, или насыщенный, как ревень. Зеленый, будто весенняя травка. Мерцающий голубой, точно лед на воде.

Морфлингистка не отводит от него глаз и ловит каждое слово.

– Однажды я целых три дня бился над оттенком белого меха в солнечных искрах. Понимаешь, мне-то казалось, он должен быть желтым, а все гораздо сложнее. Пришлось наносить слои самых разных красок. Один за другим, – продолжает Пит.

Женщина дышит все медленнее, все поверхностнее. И, обмакнув палец в кровь, чертит свободной рукой на груди свои любимые завитушки.

– А вот радугу до сих пор не могу понять. Они такие неуловимые. Появляются быстро, а исчезают еще быстрее. Разглядеть не успеешь. Померещится что-то синее, что-то пурпурное… И все, растаяла. Растворилась в воздухе, – произносит Пит.

Морфлингистка смотрит, как зачарованная. Потом, словно в трансе, поднимает дрожащую руку и рисует у него на щеке что-то вроде цветка.

– Благодарю, – шепчет Пит. – Это очень красиво.

Ее лицо озаряет улыбка, из горла вырывается слабый писк. Потом окровавленная ладонь падает на грудь, мы слышим последний вздох, и в тот же миг палит пушка. Хватка вокруг моего запястья слабеет.

Пит относит умершую к воде. Потом возвращается и садится рядом со мной. Тело качается на волнах, которые несут его к Рогу изобилия, но тут появляется планолет. Оттуда выпадают железные четырехзубые челюсти, обхватывают морфлингистку и уносят в ночное небо. Навсегда.

Финник возвращается к нам, зажав полный кулак моих стрел, еще мокрых от обезьяньей крови.

– Вот, решил, что тебе сгодятся.

– Спасибо.

Иду отмывать свое тело, а заодно и оружие от багровых пятен. Потом возвращаюсь в джунгли за клочьями сухого мха. Мертвых обезьян уже нет и в помине.

– Куда они подевались? – любопытствую я.

– Не знаем, – пожимает плечами Финник. – Лианы пошевелились, а потом – раз! и тушки пропали.

Усталые, оцепенелые, мы смотрим на заросли. Теперь, когда ничто не отвлекает внимания, я замечаю, что крохотные болячки покрылись струпьями. Боль ушла, зато все чешется. Причем сильно. Внушаю себе, что это хороший знак. Наверное, ранки так заживают. Исподтишка наблюдаю за Питом и Финником: они уже вовсю расцарапывают свои пострадавшие лица. Надо же, и нашему безупречному красавчику сегодня досталось.

– Не чешитесь, – предупреждаю я, вспомнив давний мамин совет, хотя сама умираю от желания поскрестись везде сразу. – Инфекцию занесете. Может, попробуем еще раз добыть воды?

И мы отправляемся обратно к дереву, над которым уже поработал мой напарник. Пока он прилаживает выводную трубку, я и Одэйр стоим с оружием наготове, но угрозы пока не видно. Пит напал на хорошую жилу, и вскоре вода начинает хлестать ручьем. Утолив жажду, мы ополаскиваем теплой водой исстрадавшиеся от чесотки тела. Затем наполняем питьем несколько раковин и возвращаемся на пляж.

Ночь еще не окончилась, но до рассвета остались считаные часы. Если только распорядители его не отменят. Вызываюсь покараулить, чтобы дать мужчинам немного передохну́ть.

– Нет, Китнисс, лучше я, – возражает Одэйр.

По лицу видно: он еле сдерживает рыдания. Мэгз… Что ж, если он хочет остаться со своей скорбью наедине, я не стану ему мешать.

– Хорошо, Финник, спасибо.

Устраиваюсь на песке рядом с Питом, и тот без промедления засыпает. А я продолжаю таращиться в ночь, размышляя о том, как многое может перемениться за сутки. Еще вчера имя Одэйра стояло одним из первых в моем списке будущих жертв, а сегодня он караулит мой сон. Не представляю себе, зачем он спас Пита ценой жизни Мэгз. Знаю только, что никогда не сравняю счет между нами. Остается одно – уснуть поскорее, чтобы дать человеку спокойно погоревать. Так я и делаю.

Глаза открываются уже поздним утром. Пит рядом, он еще не проснулся. Над нашими головами на ветках подвешена травяная циновка – что-то вроде солнечного тента. Сажусь на песке и оглядываюсь вокруг. Оказывается, Финник не сидел сложа руки. Две плетеные миски наполнены свежей водой. В третьей – россыпь моллюсков.

Одэйр разбивает панцири камнем.

– Эти твари вкуснее свежими, – произносит Финник и, оторвав кусок мяса, ловко забрасывает его в рот.

Делаю вид, будто не замечаю, как у него покраснели глаза.

От запаха еды урчит в животе. Тянусь к миске, но вдруг замечаю засохшую кровь под ногтями. Похоже, я сильно чесалась во сне.

– Так можно инфекцию занести, – замечает Финник.

– Да, я в курсе.

Иду к соленой воде и смываю кровь. Даже не знаю, что ужаснее – боль или эта чесотка. Наконец решаю: все, с меня хватит, и, громко топнув ногой, запрокидываю лицо к небу.

– Эй, Хеймитч, ты меня слышишь или опять упился до чертиков? Вообще-то, нам не помешало бы средство для кожи.

Парашют появляется с удивительной быстротой. Тюбик ложится прямо мне в руку.

– Самое время, – ворчу я, но не могу заставить себя улыбнуться.

Хеймитч… Чего бы я только не отдала за пять минут разговора с тобой!

Плюхаюсь на песок рядом с Финником и откручиваю крышечку. Внутри – густая темная мазь с едким запахом дегтя и сосновых иголок. Сморщив нос, выдавливаю каплю на ладонь и принимаюсь втирать в ногу. Из груди вырывается вздох облегчения: чесотка и впрямь уходит. Правда, кожа приобретает зеленовато-серый оттенок, словно у привидения. Обработав одну ногу, приступаю к другой, а тюбик бросаю Финнику. Тот недоверчиво глядит на меня.

– У тебя такой вид, словно ты разлагаешься.

Однако страдания побеждают сомнения, и через минуту парень тоже втирает мазь во все тело. Смесь этой жижи со струпьями выглядит отвратительно. Даже забавно наблюдать, как он, горемычный, терзается.