Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

– Преподобному Педро уже очень много лет. Он отошел от дел. Уже не принимает прихожанок, хотя не думаю, чтобы ты была из их числа.

– Преподобный Педро – мой друг, – отвечала Хосефа, дабы избежать разговора о вероисповедании.

– Вот не знал, что преподобный Педро…

– Пожалуйста, передайте ему, что пришла Хосефа Порт, мать… мать той девочки, которую преподобный уберег от извращенца. Он поймет.

Священник исполнил просьбу Хосефы и послал монашка с сообщением; преподобного Педро в церкви Святой Анны любили и уважали; клирик, пусть и настроенный скептически, не решился прогнать женщину: вдруг она и в самом деле дружила со стариком. «Ты найдешь его во дворе», – объявил он через несколько минут, когда монашек прибежал, запыхавшись.

Хосефа издали увидела старика: он стоял в глубине одной из галерей, опираясь на посох. Направилась к нему, раздумывая, хранить ли на лице торжественное выражение, какое она приняла, едва войдя в храм. В конце концов, в двух шагах от священника, которого она нашла куда более старым, чем помнилось, Хосефа улыбнулась.

– Преподобный, – поздоровалась она.

– Хосефа, – только и ответил тот.

Клирик предложил ей пройтись с ним вместе по галереям, окружающим прямоугольный двор. Растения, высаженные в грунт, и деревья, которых было немного в таком небольшом дворике, всего четыре или пять, почувствовав весну, распустились, расцвели на славу. Несколько минут они шли молча, пока преподобный Педро не произнес вслух то, что про себя подсчитывала Хосефа.

– Девять лет.

– Да, – подтвердила она.

Столько времени прошло с 7 июня 1896 года, праздника Тела Христова, когда в процессию, отправившуюся от церкви Санта-Мария дель Мар, бросили бомбу. Двенадцать человек были убиты, полсотни ранены. Вся жизнь Хосефы обрушилась после ареста Томаса и почти всех его товарищей-анархистов, которые могли бы помочь. Томасу-младшему было тогда шестнадцать лет, Далмау – четырнадцать, Монсеррат – двенадцать, а Хосефа осталась без денег, без друзей; посредники ей не давали работы, и соседи в большинстве своем обращались с ней как с преступницей. Детей это тоже коснулось. Далмау даже решил оставить учебу в Льотхе. Хосефа колебалась, но как раз тогда дон Мануэль взял его к себе на фабрику. Монсеррат тоже устроилась на текстильное предприятие, а Томас уже и так работал в скобяной мастерской. Однако настоящий заработок приносил только Томас, двоим другим платили как детям, исходя из того, что им полагается дополнять доходы родителей, а не содержать семью.

Примерно в те времена преподобный Педро, выйдя из церкви, заметил, как тучный мужчина, неплохо одетый, протягивает хлеб с салом девочке, свернувшей на улицу Бертрельянс. Девочка подошла ближе, мужчина оторвал от сала кусочек, девочка жадно схватила его, сунула в рот, будто боялась, что это неправда, что еду сейчас отберут. Мужчина оторвал другой кусок и поманил ее, улещая словами, в темный подъезд. Девочка ни минуты не колебалась. Проглотила, почти не жуя, первый кусок и уже собралась было идти за мужчиной. Но тут священник схватил кусок сала, который наподобие приманки высовывался из подъезда, и вырвал его из рук мужчины, который прятался в темноте.

Извращенец вышел, изумленный, а увидев перед собой пылающее гневом лицо священника, завопил и попытался сбежать, но преподобный Педро схватил его за руку и удержал. Вокруг них стал скапливаться народ. Священник подозвал девочку, отдал ей отобранный кусок, потом вырвал у злодея хлеб и остаток сала и тоже вручил ей.

– Она в этом нуждается больше, чем ты, не так ли? – бросил он в лицо негодяю. – Видит Бог, в тебе предостаточно жира… и грязных поползновений. – Тот заскулил, сделал скорбное лицо. Не поддавшись на такую уловку, преподобный Педро встряхнул его и повысил голос, чтобы услышали жители квартала, плотной толпой обступившие их. – Чтобы не смел больше крутиться вокруг церкви и заходить на ближайшие улицы! Посмотрите на него хорошенько! – обратился он к собравшимся, среди которых были и знакомые ему прихожане. – Этот мерзавец охотится за невинными девочками, такими, как эта. – Он кивком указал на Монсеррат, которая, отрешившись от всего, поедала сало и хлеб. – В следующий раз, когда снова увидите его здесь, гоните негодяя взашей!

– Зачем ждать следующего раза! – заорал кто-то из присутствующих и набросился на толстяка.

Другие последовали его примеру, и развратника погнали по улице Бертрельянс, колотя, пиная, обзывая и оплевывая.

Преподобный Педро проводил Монсеррат домой и поговорил с Хосефой. Рассказал ей о том, что случилось; мать задрожала, представив себе, как ее девочку насилуют в темном, сыром, вонючем подъезде, а немного придя в себя, обещала принять меры. Она уже говорила с девочкой о скверных мужчинах, но, видимо, придется поговорить еще раз.

– Она голодна, – напомнил преподобный.

– А кто сыт? – пожала плечами Хосефа.

– Церковь помогает семьям в твоем положении. У нас есть средства.

– Вы не знаете, кто я, – перебила его Хосефа.

– Знаю, – изумил ее клирик. – Ты жена анархиста, одного из тех, кого арестовали за бомбу во время праздника Тела Христова.

– Тогда что вы тут делаете, почему со мной говорите? – спросила она, ошарашенная.

– Я не верю, что твой муж виновен. Даже не верю, что это сделали анархисты. Бомба взорвалась в хвосте процессии, а не в голове ее, где шли представители власти. Зачем анархистам убивать обычных, простых горожан? – (Хосефа кивнула. Сами анархисты приводили точно такие доводы. Никто не взял на себя ответственность за покушение.) – Но в любом случае, – продолжал священник, – даже если бы он и был в чем-то замешан, все мы – дети