Анжелика - Серж Голон

– Гонтран! – окликнула брата Анжелика.

– Дама проснулась! – воскликнула богиня.

И тотчас же все, кто находился в комнате, в том числе пять или шесть детей, подбежали к кровати.

Подмастерье был ошеломлен. Он с изумлением смотрел на улыбавшуюся ему Анжелику. Вдруг он густо покраснел, сжал своими выпачканными краской руками ее руку и прошептал:

– Сестренка!

Пышнотелая богиня, которая оказалась женой художника Ван Осселя, крикнула дочери, чтобы та принесла из кухни горячего молока с желтком и сахаром, которое она приготовила.

– Я рад, – говорил голландец, – я рад, что дама, которой я помог, оказалась не просто дамой, попавшей в беду, но еще и сестрой моего товарища.

– Но как я очутилась здесь? – спросила Анжелика.

Ван Оссель степенно рассказал, как накануне вечером их разбудил стук в дверь. При свете свечи он увидел итальянских комедиантов в блестящих атласных костюмах, на руках у которых лежала без сознания окровавленная полумертвая женщина. На своем темпераментном итальянском языке актеры стали умолять помочь несчастной. И им спокойно ответили по-голландски: «Мы с радостью окажем ей гостеприимство!»

Теперь Анжелика и Гонтран смотрели друг на друга с некоторым смущением. Наверно, прошло лет восемь с тех пор, как они расстались в Пуатье. Перед мысленным взором Анжелики всплыла картина прошлого: Раймон и Гонтран верхом на лошадях удаляются вверх по узкой и крутой городской улочке. Возможно, и Гонтран сейчас вспоминал трех покрытых дорожной пылью девочек, которые, прижавшись друг к другу, сидели в старой карете.

– Я видел тебя в последний раз в Пуатье, – сказал он, – когда ты, Ортанс и Мадлон приехали в монастырь урсулинок…

– Верно. А ты знаешь, что Мадлон умерла?

– Да, знаю.

– Помнишь, Гонтран, ты писал портрет старого Гийома?

– Старый Гийом умер.

– Да, мне отец писал…

– У меня до сих пор сохранился тот портрет. И я написал еще один, лучше… по памяти. Я тебе его покажу.

Гонтран сидел на краю постели, положив на кожаный передник, закрывавший колени, свои огрубевшие, перепачканные руки с въевшейся в кожу красной и синей красками, со следами кислот и солей, которые служили ему для изготовления красок, с мозолями от пестика, которым он с утра до вечера растирал в ступке свинцовый сурик, охры, оранжевый свинцовый глет, прибавляя к ним масло или соляную кислоту.

– Как же ты докатился до такой жизни? – с некоторой жалостью в голосе спросила Анжелика.

Обидчивый нос Гонтрана (фамильный нос де Сансе) сморщился, на лицо молодого человека набежала тень.

– Глупая! – сказал он, не церемонясь. – Если я до этого докатился, как ты изволила выразиться, то только потому, что сам того хотел. О, я вполне постиг науки, и иезуиты не пожалели сил, чтобы сделать из меня истинного дворянина, достойного продолжателя знатного рода, поскольку Жослен бежал в Америки, а Раймон вошел в знаменитый орден иезуитов. Но у меня тоже были свои планы. Я рассорился с отцом, ведь он настаивал, чтобы я пошел в армию служить королю. Он пригрозил, что иначе не даст мне ни гроша. И тогда я ушел из дому, побрел, как бродяга, пешком и поступил в Париже учеником к художнику. Сейчас кончается срок моего ученичества, и я отправляюсь бродить по Франции. Я буду ходить из города в город, постараюсь постичь все тайны ремесла живописцев и граверов. Чтобы прокормить себя, буду либо наниматься в подмастерья к художникам, либо писать портреты богатых горожан. А потом я куплю себе звание цехового мастера. Я стану знаменитым художником, Анжелика, я верю в это! Кто знает, может, мне поручат расписывать потолки Лувра!..

– И ты изобразишь на них ад, вечный огонь и дьяволов со скорченными рожами!

– Нет, я превращу их в голубое небо с освещенными солнцем облаками, и среди них – короля во всем его великолепии.

– Короля во всем его великолепии… – слабым голосом повторила Анжелика слова брата.

Она закрыла глаза. Она вдруг почувствовала себя гораздо взрослее своего брата – хотя он был старше ее годами, – потому что он сумел сохранить все свои детские мечты. Он не отказался от них, несмотря на холод, голод и унижения.

– А ты даже не спрашиваешь у меня, как я докатилась до такого состояния?

– Я просто не решаюсь расспрашивать тебя, – смущенно ответил он. – Я знаю, что тебя насильно выдали замуж за ужасного, страшного человека. Отец был рад этому браку, но мы все очень тебя жалели, бедная моя Анжелика. Ты была очень несчастна?

– Нет. Но теперь я несчастна.

Она поколебалась, стоило ли ему рассказывать все. Стоит ли вносить смятение в душу брата, равнодушного ко всему, кроме своей работы, которая заворожила его. Много ли раз за все эти годы вспоминал он о своей маленькой сестренке Анжелике? Наверняка, не так уж часто – верно, тогда, когда приходил в отчаяние, что не может передать зелень листвы. Он и прежде ни в ком не нуждался, хотя и жил одной жизнью с ними.

– В Париже я поселилась у Ортанс, – добавила Анжелика, пытаясь пробудить в своей измученной душе родственные чувства.

– У Ортанс? Вздорная она! Я, когда приехал, пришел повидаться с ней. Боже мой, чего она мне только не наговорила! Она-де готова умереть от стыда, что я пришел к ней в таких грубых башмаках. «Ты даже без шпаги! – кричала она. – Как самый обыкновенный простолюдин-ремесленник!» Ну что ж, она права. Ты представляешь меня в кожаном переднике и со шпагой на боку? Да, я дворянин, но, если мне нравится писать картины, неужели ты думаешь, меня остановят подобные предрассудки? Плевать мне на них!

– Мне кажется, что все мы по натуре бунтовщики, – вздохнула Анжелика.

Она нежно взяла мозолистую руку брата.

– Наверно, ты немало бедствовал?

– Не больше, чем если бы служил в армии и носил шпагу, но тогда я еще был бы по уши в долгах, меня бы преследовали ростовщики. А сейчас я живу, зная, на что могу рассчитывать. И не жду, чтобы какой-нибудь вельможа в минуту расположения отвалил мне пенсию. Мой мастер не может меня обмануть, потому что мои интересы охраняются гильдией. А если приходится уж совсем худо, я заскакиваю в Тампль к нашему брату-иезуиту и прошу у него несколько экю.

– Раймон в Париже? – воскликнула Анжелика.

– Да, живет в Тампле, хотя является капелланом бог знает скольких монастырей, и я не удивлюсь, если он станет духовником каких-нибудь знатных особ при дворе.

Анжелика задумалась. Вот чья помощь ей нужна! Раймон – духовное лицо, может быть, он примет все близко к сердцу, поскольку речь идет о его семье…

Несмотря на свежее еще воспоминание о тех опасностях, которых она только что избежала в Лувре, несмотря на приказ короля, у Анжелики даже мысли не мелькнуло о том, что она должна отказаться от борьбы. Но теперь она поняла – действовать надо крайне осторожно.