Марафон длиной в неделю - Ростислав Самбук

Забылось и то, что когда-то вытерпели от немцев в землянках под Псковом и Брестом, как стреляли по швабам и ходили в атаки, теперь лишь на них возлагали надежды, теперь только с их помощью можно было добраться до села под Орлом. И Валбицын-таки побывал там, правда, уже без расчета возвратить отцовское имение. Он хорошо изучил своих новых хозяев и не сомневался: не такие они, чтоб разбрасываться добром, не отдадут, что прилипнет к рукам, даже самому преданному служаке, тем паче такое село, как их, орловское.

Кажется, перед войной там создали совхоз, настроили черт знает что, и война обошла все это, сохранился даже дом, где когда-то барчук Кирилл вылеживался на кожаном диване. Правда, при Советах там помещалась музыкальная школа.

Валбицын был искренне удивлен: зачем? Разве этим Иванам, Петрам и Марусям нужна музыка, неужели это для них привезли сюда пианино и даже роскошный немецкий рояль?

Рояль сразу отправили по назначению, кому-то из высокопоставленных помощников адмирала Канариса. Он возвратился на свою родину, и теперь по его клавишам больше не барабанила красная босячня. Правда, Валбицына не радовало и то, что какой-то майор или оберст будет извлекать из него божественные звуки Бетховена. Плевать ему на всех, вместе взятых, полковников и штандартенфюреров. Инстинктивной неприязни к швабам он не мог преодолеть всю жизнь, хотя ничем не выказывал этого, верно служа рейху.

Валбицын покосился на Кранке. Еще не уснул, впрочем, кажется, книга захватила его.

Валбицын предложил:

— Налить?

Гауптштурмфюрер покачал головой, и Валбицын подумал: ну зачем? Зачем беречь свое драгоценное здоровье, когда неизвестно, проживешь ли еще хотя бы сутки? Проклятая немецкая уравновешенность и уверенность, что все плохое минует тебя. Не то что славянская бесшабашность. К тому же этот Кранке презирает его, Кирилла Валбицына, соотечественники которого не только разгромили всяких там паулюсов, манштейнов, но и штурмуют уже Берлин.

— Как хотите, — сказал он, — а утром я все равно оставлю это гостеприимное пристанище. Независимо от того, отзовется Краусс или будет молчать.

Кранке отложил книгу.

— Да, — согласился тот, — со штурмбанфюрером могло что-то случиться, а мы исполнили свой долг до конца. Жаль только, — кивнул на сейф, — Краусс оказался чересчур предусмотрительным.

— Был бы автоген, — вздохнул Валбицын, — мы бы быстро разделались с сейфом.

— А вы умеете?

— Не такая уж хитрая наука.

— Может, переговорить с Георгом?

— Опасно.

— Да, пожалуй, вы правы, — ответил Краусс, но не очень уверенно. Подумал немного и добавил: — Вы понимаете, с такими бумагами...

— Кум королю?

— Любая разведка заплатит за них.

— Еще и будет благодарна...

— Вы читаете мои мысли. В нашем с вами положении этот фактор может стать решающим.

— Закроют глаза на наше прошлое?

— Краусс гарантировал это.

— Ваш Краусс думает прежде всего о себе.

— Без нас он ничего не стоит.

— Вероятно, это так, — согласился Валбицын. — И утром, чует мое сердце, он подаст голос.

Кранке кивнул, но как-то рассеянно. Видно, слова Валбицына об автогене запали ему в душу. Он обдумывал, какую пользу можно извлечь из этого предложения. Валбицын усмехнулся: если бы была хоть маленькая возможность достать автоген, он бы давно это сделал. Да и вообще, единственное, что держит его тут, в душном подвале, — обещание Краусса прилететь за ними. Эту перспективу никак нельзя сбрасывать со счетов: за каких-то два часа без особых происшествий добраться до американцев. А потом мельница закрутится сама...

— Я слышал, что эти чертовы сейфы можно как-то подорвать, — сказал Кранке. — Вы в курсе?

— Я не подрывник.

— Я тоже.

— Считал, что начальник диверсионного центра по крайней мере в этом разбирается.

— В «Цеппелине» каждый отвечал за свой участок.

Валбицын подумал, что такие «специалисты», как Кранке, вряд ли заинтересуют американцев, и спросил:

— К вашей фамилии лепится «фон»... Вы что, владеете имением или давно спустили его?

— Наша родословная начинается где-то в шестнадцатом столетии. — Кранке был кичлив и всегда приукрашивал свое генеалогическое древо, прибавляя какую-то сотню лет. — Имение наше в Восточной Пруссии, возле литовской границы.

— Ага, значит, из крестоносцев, — подытожил Валбицын без особого энтузиазма.

— У нас триста гектаров пахотной земли, — продолжал Кранке. — Охотничьи угодья...

— Были... — уточнил Валбицын.

— Это почему же?

— Там сейчас красные.

— Когда-то они все равно уйдут.

— Вы не знаете красных. Мы тоже думали: больше двух-трех лет не продержатся, а они, видите, и вас разгромили.

— То совсем другое...

— Не другое, Кранке. Знаете, как это называется? По-ихнему — классовая солидарность.

— Глупости, что общего у немцев с русскими? Кроме взаимной ненависти?

— Это у вас, Кранке. Точнее, у гауптштурмфюрера Кранке.

— Разве воюют одни лишь гауптштурмфюреры?

Валбицын вспомнил тысячные толпы с простертыми руками, истерические выкрики «хайль», факельные шествия в Нюрнберге, военные парады, фронтовую кинохронику с бесчисленными атаками и победами, и его уверенность слегка пошатнулась. Но мысль о том, что за Кранке останется последнее слово, рассердила его, и Валбицын продолжал упрямо:

— От вашего третьего рейха остались руины, и его надо восстанавливать. Вы, Кранке, не пойдете пахать землю или монтировать электростанцию, а еще ваш Маркс сказал: пролетарии всех стран, соединяйтесь!

— Он больше ваш Маркс, чем наш.

— Это уже казуистика, Кранке, а факты — упрямая вещь. Кстати, хочу спросить вас, почему пошли в СС? Дворянин, землю имеете, и Гитлер вроде бы не очень уважал таких...

— Все мы думали о величии Германии!

Слова эти прозвучали чересчур высокопарно, и Валбицын усмехнулся:

— Врете, Кранке. Искали личной выгоды!

— А почему же вы, тоже дворянин и офицер, пошли в белую контрразведку?

— Не путайте праведное с грешным. Мы спасали свое прошлое и думали о будущем. Свое, а не России, хотя также прикрывались громкими словами. У нас не было иного выхода, альтернативы, и каждый должен был делать что-то. Приходилось и в грязи копаться. Понимаете, когда бастуют дворники, самому приходится убирать мусор. Потому мы пошли служить и вам, Кранке, и вашему фюреру, хотя я лично никогда не чувствовал к нему симпатии.

— Ну вот, — махнул рукой Кранке, — вы сами ответили на поставленный вопрос.

— Не совсем. Нас загнали в угол. Мы надеялись на перемену власти в России только с вашей помощью, но ведь вы-то могли спокойно сидеть в своем прусском имении.