Остров фарисеев. Фриленды - Джон Голсуорси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она была поглощена своим осмотром и не заметила, что милый Дирек смотрит на нее сквозь ресницы – такие черные и красивые! Он вдруг сказал ей тем же слабым, но веселым голосом:
– Все в порядке, бабушка, завтра я встану.
Фрэнсис Фриленд, считавшая, что люди всегда должны верить, будто они здоровее, чем на самом деле, ответила:
– Конечно, встанешь, милый, и сам не заметишь, как начнешь ходить. Будет просто чудесно, если завтра тебе позволят посидеть в кресле, но вот разговаривать нельзя.
Дирек вздохнул, закрыл глаза и потерял сознание.
Вот в такие минуты Фрэнсис Фриленд была в своей стихии. Лицо ее немножко порозовело и стало очень решительным. Зная, что, кроме нее, в доме нет ни души, она подбежала к своему саквояжу, вынула нашатырный спирт, приложила к его носу и капнула немножко ему на губы. Она проделала с ним ряд манипуляций и, пока он не очнулся, не позволила себе даже подумать: «Нечего устраивать суматоху, надо делать вид, будто все обстоит как нельзя лучше».
Когда убедилась в том, что ему стало лучше (а он ее в этом заверил), она села в кресло и начала обмахивать его веером, дрожа как осиновый лист. Фрэнсис Фриленд, конечно, подавила бы свою дрожь, если бы она в какой-то мере мешала ей обмахивать его веером. Но так как, наоборот, дрожь, казалось, этому только помогала, она не стала себя насиловать: как ни молод казался ее дух, телу все же было семьдесят три года.
И, обмахивая Дирека, она вспоминала его маленьким черноволосым смуглым мальчиком с горящими серыми глазенками и непропорционально длинными, худыми руками и ногами, который двигался неуклюже, как маленький жеребенок. Он был такой милый, благовоспитанный ребенок! Как ужасно, что он забылся и попал в такую беду! И мысли ее ушли в еще более далекое прошлое, к ее собственным четырем маленьким сыновьям. Она так старалась, чтобы у нее не было любимца, и любила всех четверых одинаково. Она вспоминала, как быстро изнашивались их полотняные костюмчики, особенно возле резинки, сзади становились зелеными, едва малыши успевали их надеть. Она сама подстригала им волосы и тратила на это не меньше чем три четверти часа на каждого: у нее всегда это получалось медленно, а они терпеливо сидели, все, кроме Стенли и дорогого Тода – тот непременно начинал шевелиться, стоило ей захватить гребенкой особенно густую прядь, а волосы у него были вьющиеся и такие непокорные! Она отрезала длинные золотые локоны Феликса, когда ему исполнилось четыре года, и, наверно, расплакалась бы над ними, если бы это не было так глупо! И как чудесно, что они переболели корью все разом: ей пришлось просидеть над ними всего две недели, – правда, днем и ночью. И как ее беспокоит помолвка Дирека с милочкой Неддой – она боится, что это будет очень неразумный брак. Однако что тут скажешь, если они в самом деле любят друг друга…Приходится делать вид, будто так и надо! Зато как будет чудесно, когда в один прекрасный день у них появится младенец! Недда будет прелестной матерью, если только милая девочка начнет чуточку по-другому причесываться! Она заметила, что Дирек спит, а у нее затекла нога – до самого колена. Если она сейчас же не встанет, в ноге начнет колоть, будто иголками, но так как она не позволит себе разбудить милого мальчика, надо придумать какой-нибудь другой выход. И у нее явился такой план: надо сказать: «Чепуха, ничего с тобой не происходит!» – и боль тут же пройдет. Она сказала это ноге, но только почувствовала, что она превратилась в настоящую подушечку для булавок. Однако Фрэнсис Фриленд знала, что настойчивостью можно добиться чего угодно. Только не сдаваться! Она проявила настойчивость, но ей казалось, что в ногу втыкают раскаленные докрасна булавки. Когда уже не могла больше терпеть, она прочитала короткий псалом. Боль исчезла, и нога у нее совершенно онемела. Нога будет как ватная, если придется встать. Но с этим справиться легко, стоит только добраться до саквояжа и достать оттуда три пилюльки рвотного ореха, – милого Дирека нельзя будить ни под каким видом! Наконец она дождалась возвращения Недды и прошептала:
– Тссс!
Дирек сразу проснулся, и ей, слава богу, можно было встать. Она постояла минут пять, перенеся тяжесть тела на одну ногу, а затем, уверившись, что не упадет, подошла к окну, достала свой рвотный орех и, взяв записную книжку, начала составлять список того, что могло ей понадобиться, пока Недда, заняв ее место, обмахивала больного. Кончив писать, она подошла к Недде и шепотом сообщила, что идет вниз за необходимыми ей мелочами, и, пока шептала, чуточку поправила волосы дорогой девочке. Ах, если бы она их так носила, насколько это ей больше к лицу! Потом она пошла вниз.
Привыкнув к удобствам дома Стенли или хотя бы к тому, что она встречала в домах Джона и Феликса или в гостиницах, где иногда останавливалась, Фрэнсис Фриленд на миг растерялась, обнаружив, что здесь к ее услугам нет ничего, кроме трех прелестных малюток, игравших с собакой, и одного велосипеда. Несколько секунд она пристально разглядывала эту машину. Если бы у нее было хотя бы три колеса! Понимая, что ей не удастся превратить этот велосипед в трехколесный, тем более что ей все равно нельзя им воспользоваться – не может ведь она оставить милочку Недду одну дома! – она решила обойти все комнаты и поискать нужные вещи там. Собака, которой она чем-то понравилась, бросила детей и пошла за ней, а дети, которым нравилась собака, двинулись следом за ними, и все пятеро вошли в комнату на первом этаже. Она была разделена ширмой надвое: в одной половине стояла грубая походная кровать, в другой – две премиленькие детские кроватки (когда-то на них явно спали Дирек и Шейла), тут же стояла еще одна, совсем маленькая кроватка, сколоченная из ящика. Старшая девочка объяснила:
– Тут спит Билли, здесь Сюзи, а я вон там, а на этой кровати спал наш папа, пока его не посадили в тюрьму.
Фрэнсис Фриленд была шокирована. В тюрьму! Разве можно рассказывать таким крошкам подобные вещи! Их тут не приучили искать во всем только светлую сторону. Она решила заняться этим сама.
– В
