Остров фарисеев. Фриленды - Джон Голсуорси

– Папа! Скорей!

Выбежав на ее крик, перепуганный Феликс увидел, что она стоит посреди дорожки, ломая руки, но она тут же бросилась назад к калитке. Процессия уже приближалась к дому. Недда увидела, как люди взбираются по ступенькам; те, кто шел сзади, поднимали руки повыше, чтобы выровнять носилки. Дирек лежал на спине совершенно неподвижно, лоб и голова у него были замотаны мокрым синим полотном, оторванным от материнской юбки, лицо очень бледное, костюм весь выпачкан глиной. Недда в ужасе вцепилась в рукав Кэрстин.

– Что с ним?

– Сотрясение мозга.

Спокойствие этой женщины в синем придало Недде мужество, и она тихонько попросила:

– Положите его ко мне в комнату, тетя Кэрстин, там больше воздуха.

Она бросилась вперед, широко распахнула дверь, скинула с подушки свою ночную рубашку и приготовила постель, налила в таз холодной воды и, опрыскав комнату одеколоном, замерла. Может быть, они его сюда не принесут? Нет, вот они поднимаются по лестнице. Дирека внесли и положили на кровать. Она услышала, как один из полицейских сказал:

– Доктор сейчас придет, сударыня. Пусть пока полежит спокойно.

Потом они с его матерью остались одни.

– Расшнуруй ему башмаки, – попросила Кэрстин.

Пальцы у Недды дрожали, и она злилась на свою неловкость, снимая грязные башмаки. Потом тетя мягко сказала:

– Поддержи, дорогая, я его сейчас раздену.

Она поддерживала его, прижав к своей груди, и испытывала какую-то странную радость, что ей это позволяют. Только когда Кэрстин сняла стеснявшую его одежду и они опустили безжизненное тело на кровать, она решилась шепотом спросить:

– А он долго еще будет?..

Кэрстин покачала головой и, обняв ее, шепнула:

– Мужайся, Недда!

Девушка почувствовала, что ее захлестнула горячая волна любви и страха. Она подавила эти чувства и тихонько пообещала:

– Хорошо. Только позвольте мне за ним ухаживать!

Кэрстин кивнула. Они сели рядом и стали ждать.

Следующие четверть часа показались ей самыми длинными в ее жизни. Видеть его живым и в то же время как бы неживым, без сознания, которое, быть может, никогда не вернется! Странно, как она замечала все, что творится вокруг, несмотря на то что смотрела только на его лицо. Она знала, что за окном опять идет дождь: слышала его шелест и стук капель, – чувствовала, как его душистый прохладный запах пробивается сквозь аромат одеколона, которым она опрыскала комнату. На руке Кэрстин, когда та меняла компресс и широкий синий рукав соскальзывал на локоть, она заметила синие жилки, заметила белизну этой руки и округлость. Близко от нее, на самом краю постели, лежала ступня Дирека. Недда украдкой сунула руку под одеяло. Ступня на ощупь была совсем холодная, и Недда крепко ее сжала. Если бы ее горячая рука могла влить в него жизнь! Ей было слышно тиканье маленьких дорожных часов, видны высоко под белым потолком мухи, кружившие и кидавшиеся друг на друга, делая в воздухе сложные зигзаги. В ней проснулось чувство, которого она никогда еще не испытывала, и наполнило ее всю; в глазах ее, в лице, даже в позе молодого тела появилась новая мягкость, материнская нежность, в ней проснулось желание поцеловать больное место, вылечить, вынянчить и утешить свое дитя. Она не сводила глаз с этих белых округлых рук в синих рукавах – как уверенно и точно они двигаются, как мягко, бесшумно и быстро меняют холодные компрессы на темной голове! Но вот под повязкой она вдруг увидела его глаза, и ей чуть не стало дурно. Глаза у него были полуоткрыты, словно у него не хватало сил даже их закрыть! Недда прикусила губу, чтобы не закричать. Какой ужас – ведь они совсем стеклянные! Почему до сих пор нет врача? В голове у нее снова и снова звучала та же молитва: «Господи, не дай ему умереть! Только не дай ему умереть!»

Дрозды во фруктовом саду затягивали вечернюю песню. Как ужасно, что они поют, как будто ничего не случилось! А ведь если он умрет, для нее погаснет свет, как он погас в его бедных глазах! И все равно на земле по-прежнему будет так, будто ничего не случилось! Как же это возможно? Нет, этого не может быть, ведь она тоже тогда умрет! Недда увидела, что Кэрстин быстро повернула голову, словно испуганный зверек, – по лестнице кто-то поднимался! Это был врач, молодой человек в гетрах, который на ходу вытирал мокрое лицо. Но ведь он еще совсем мальчишка! Нет, у него на висках поблескивает седина! Что он им скажет? Недда сидела, крепко сжав на коленях руки, неподвижная, как маленький притаившийся сфинкс. Бесконечный осмотр, вопросы и ответы! Никогда не курил, никогда не пил, никогда не болел! Удар? Где, здесь? Ага! Да, здесь. Сотрясение мозга. Потом врач долго вглядывался в глаза, оттянув веки большим и указательным пальцами. И наконец (как у него хватает духа говорить так громко! Но, может, это и к лучшему – он не стал бы так говорить, если бы Дирек был при смерти!), волосы остричь покороче… лед… следить, не спуская глаз!.. Сделать то-то и то-то, если он придет в себя. Ничем больше помочь нельзя. А в заключение, слава богу, сказал:

– Но особенно бояться не надо. Все кончится благополучно.

Недда не могла сдержать легкого вздоха, вырвавшегося сквозь сжатые губы.

Доктор посмотрел на нее. Глаза у него были добрые.

– Сестра?

– Двоюродная.

– А-а… Ну, так я вернусь к себе и сразу же пришлю вам лед.

Еще какие-то разговоры за дверью. Недда, оставшись наедине со своим любимым, потянулась, не вставая с колен, и поцеловала его в губы. Они не были такими холодными, как ноги, и Недда впервые почувствовала надежду. Следить за ним, не спуская глаз, она будет, не сомневайтесь! Но как это произошло? И где Шейла? А дядя Тод?

Кэрстин вернулась и погладила ее по плечу. В сарае фермы Мерроу была драка. Шейлу арестовали. Дирек прыгнул, чтобы ее освободить, и ударился головой о точильный камень. Дядя отправился туда, куда увели Шейлу. Недда и Кэрстин будут дежурить по очереди. Сейчас Недде надо пойти и чего-нибудь поесть; ее дежурство с восьми до полуночи.

Помня о своем решении сохранять спокойствие, Недда покорно вышла из комнаты. Полиция ушла. Маленькая мама укладывала спать малышей, в кухне Феликс, который готовил ужин, заставил Недду сесть и принялся кормить, следя, чтобы она ела, – раньше одна только Флора страдала от этой его настойчивости, но вид у него был такой встревоженный, несчастный и трогательный, что Недда заставляла себя глотать пищу, которая с трудом