Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

Я, должно быть, действительно «повзрослел»: все такие игры, которые всерьез разыгрываются во всех учреждениях (и недаром, потому что от этого зависят должности и оклады) во мне вызывают искреннюю насмешку и презрение.

Наш Игорь Соколов (консультант) недавно «организовывал себе профессора» в Ленинской школе. Делал со всей энергией, которая никогда не употреблялась на работе. У меня подписывал характеристику, совал мне всякие инструкции, доказывая, что именно так надо их писать о нем. И заметил: «Ты заметь себе. по инструкции и ты можешь тоже. вот посмотри.»

Я действительно посмотрел на него. Он оторопел и говорит: «А что?»

— Ничего, Игорь. Только я такими делами заниматься не буду. Мне не нужно ни «профессора», ни доктора, ничего в этом роде.

И на этот Президиум мне было неприятно идти: боюсь подумают, что по логике Соколова-Тимофеева и им подобных, а такие там все, — я готовлюсь в «доктора»!

Собираясь на Политбюро, Пономарев вспомнил, что ведь тогда, осенью 1974 года на Даче Горького готовился еще один, краткий документ, помимо Декларации, подготовка которой сыграла такую злую шутку и с самой конференцией, и с комдвижением, и с нашим авторитетом в нем. Документ краткий — Обращение к народам Европы. Без всякой идеологии, типа манифеста. Я порылся в моих бумагах и извлек это Обращение. и ахнул. Великолепная риторика и как раз то, что нужно, чтоб «объединить» и снять все проблемы «итогового документа».

Выставка Попкова (1932-74) на Кузнецком. Я, конечно, видел его в репродукциях, что-то читал, что-то слышал о нем и, когда вошел, многое бросилось в глаза будто виденное уже. Но сразу же, при первом внимательном разглядывании, понял, что это нечто необычайно сильное и простое. «В соборе», «Тишина» (с девочкой, памятниками войны и разрушенной церковью за холмом), «Хороший был человек, бабка Аксинья» (картина потрясающей проникновенности и универсальности понимания жизни. Ее можно глядеть долго, отходить, а когда возвращаешься — опять комок к горлу), «Северная песня» (контраст цивилизаций одной и той же России), «Двое», «Осенние ветры» и многие другие. Я запомнил все эти картины, они врезались в память, стоят перед глазами. Давно не испытывал такого. Один этот Попков стоит целой «школы». А у нас он в средненьких ходил. Умер в 42 года.

Рано утром ездил в Отдел «оценивать» подготовленную в «Правде» (Жуковым) статью против французского начальника генштаба, который сболтнул что-то о готовности французских войск сражаться «на передовых рубежах». Б. Н. взбеленился. И очень уж ему хотелось угодить Марше-Канапе, которые нас все время клюют за доверие к Жискару, а теперь вполне могут сказать: «Вот! Мы вам говорили!» Побежал к Суслову. Тот осторожничает. Говорит — с Громыкой посоветуюсь. А Б. Н. уже Зимянину, тот «Правде» и через 3 часа из-под жуковского пера статейка на тему: «Как же так! Нехорошо!»

Все это вздор. И политически ничего не значит. По существу политика Жискар д'Эстена не отличается ни от политики де Голля, ни от политики Помпиду. Думаю, что статейку-то не выпустят. Тем более, что это подмачивает апрельский визит Громыко и вообще наши «успехи» в деле разрядки, зафиксированные на съезде. Во всяком случае проект статьи должен быть пущен «по верху», прежде чем выйти.

А еще в промежутке виделся с Любимовым. Подъехал к его дому на ул. Чайковского и полчасика походили. Он давно меня просил встретиться. Я подозревал, что речь опять пойдет о поездке во Францию, Италию или еще куда-нибудь, т. е. еще одной акции «употребления» меня. И все отговаривался. А вчера позвонил Самотейкин (референт Брежнева) и сказал, что предстоит у Любимова еще одна встреча с Зимяниным и надо «остепенить» его загодя. Он, мол, будет жать на Зимянина, чтоб разрешили поставить «Кузькина» Можаева (спектакль сделан еще лет пять назад, но его завалила сначала Фурцева, потом Демичев, потом Ягодкин). Все эти «ушли» и Любимов, видимо, решил начать атаку на нового уже Секретаря. Так вот, говорит Самотейкин, этого не надо допускать. Дело непроходимое, только обозлит Зимянина, а «в этом состоянии» он будет докладывать Генеральному. А докладывать должен, так как Зимянин встречается с Любимовым по поручению Брежнева, на имя которого Любимов послал письмо.

Так у меня появилась у самого «потребность» срочно, до встречи в ЦК, увидеться с Любимовым. Пробовал его урезонивать. Предупреждал: пусть не делает глупостей, если дорожит театром и своей славой, — именно сейчас легко можно все порушить, если у Брежнева возникнет «разочарование»: мол, помогал, спас от исключения из партии, а он «этот гений» опять за свое!

Кажется, произвело. Но плохо, что он шел на этот раз к Зимянину вместе с Можаевым.

Между прочим, Марше «отказал» вчера Пономареву в приеме в Париже. У него «нет времени». Вот, мол, Канапа приедет в Берлин на Редкомиссию — там и поговорите. И это, несмотря на то, что посол уведомил его, что Пономарев везет «послание Брежнева».

Вот так-то. Думаю, что это опять ошибка Загладина. даже если инициатива поездки в Париж исходит от Аксена. Такое нужно было предвидеть.

С помощью Дезьки обратил внимание на Юрия Кузнецова (в № 3 «Нового мира» есть несколько его стихов). Считается, что он открывает новую страницу в истории русской поэзии.

10-11-го в Берлине была Редкомиссия по подготовке конференции компартий. 350 выступлений за два дня. «Документ», можно сказать, согласовали. Мы считаем его подходящим, поскольку он не расходится с «программой дальнейшей борьбы» XXV съезда и фактически означает одобрение нашей внешней политики. В обмен мы пожертвовали всеми анализами обстановки и оценками, которые хотя бы напоминали идеологию. Это тоже хорошо.

Контрапунктом и этого заседания, и всей 20-ти месячной подготовки конференции можно считать столкновение по «пролетарскому интернационализму».

Длительное время югославы не хотели упоминать этот термин в документе. Катушев, который был послан в Белград накануне этой берлинской встречи, уговорил Тито и Доланца. Те согласились, но настояли, чтоб раскрытие этого понятия включало все на свете: независимость, автономию, право выбора пути к социализму, невмешательство, солидарность с неприсоединившимися и т. д.

Однако, когда это было предложено в Берлине, заартачились итальянцы (раньше они помалкивали на этот счет, уверенные, что этот термин не проскочит через югославов). Пришлось вернуться к прежнему варианту — «об интернационалистической солидарности в духе идей Маркса-Энгельса-Ленина». И вот, когда все согласились, Канапа сделал «заявление»: «Итак, я констатирую, что при поддержке КПСС, ВСРП, БКП, КПЧ, СЕПГ и др. партий понятие «пролетарский интернационализм» изъято из употребления в комдвижении. Это — новая ситуация, о которой я должен доложить своему руководству».