Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов - Коллектив авторов

И еще много чего подобного сегодня пишется и охотно читается. Пишется о том, что все в мире «навозопроизводство» и «навозошаротолкание». И для того, чтобы сын понял смысл жизни, папа объясняет ему, что и сами папа с мамой — дерьмо, и он, сын, тоже дерьмо, после чего дарит сыну куски своего навоза. Причем, чем глубже аналитическая мысль ребенка, тем большие куски свежепроизведенного навоза он ему дарит (В. Пелевин, «Жизнь насекомых»). Пишется и о том, как молодые люди жили вместе и собирались пожениться. На одной из вечеринок все перепились, жениха долго рвало. Вернувшись в комнату, он видит невесту и гостей голыми. Спрашивает, что она делала. Та уверенно отвечает: «Член сосала. Вот у этого сосала и у… Руслана». И тут же на глазах у жениха делает минет Эдику, заодно «треснув» ему ногой и «заехав» по лицу. Жених бьет невесту, а потом долго просит у нее, оскорбленной и плачущей, прощение за грубость (И. Стогов, «Мачо не плачут»).

И т. д., и т. п.

Современная русская литература переполнена таким эпатажем, поэтому у меня не заняло много времени собрать эти примеры. Массовый читатель оценивает их либо как маразм, либо как нечто гениальное. Надо отойти от этих ничего не говорящих оценок и понять культурологическую сущность скандальной литературы. Это антикультура? Конечно. Литературный авангард? Конечно. Постмодернизм? Конечно. Но что все же породило этот тип произведений, и почему массовый читатель охотно их покупает?

Слишком долго русский человек жил в условиях запретов, молчал и говорил подобострастные «одобрямс» и «чего изволите?». Слишком долго в обществе господствовало «нельзя». Вся многовековая русская культура была построена на этом «нельзя». И вот все черное, темное, разнузданное (либо кажущееся черным, темным и разнузданным), никогда не расчленявшееся, веками не проговаривавшееся, стыдливо умалчивавшееся, тщательно утаивавшееся, — все это сегодня взяло слово. Слово дикое, мистическое, разгульное, пьяное, матерное, скандальное, жестокое, кровавое, разрушительное, но одновременно дающее надежду своей искренностью. Поднимается со дна муть вековая, и одновременно веет свежий ветер. «Тонкий эстет» в панике. Он не понимает, как среди волчьего воя можно расслышать звуки гармонии, а в трупной вони — уловить запахи цветов.

Скандал, который происходит сегодня в русской литературе, это утверждение права говорить обо всем правду, не из чего не делая тайны. Ни из того, что в сознании, ни из того, что в подсознании. Это дальнейшее расколдовывание мира, начавшееся с краха КПСС и распада СССР. И потому я говорю: пусть на книжном рынке будет и это. Читатель определит, что из этого ему нужно. Естественный отбор сделает свое дело. Другими словами, я обобщаю скандал в литературе так же, как скандал в кинематографе: «Пусть расцветают сто цветов!»

Но я все же хочу быть правильно понятым. В чем идейный пафос «мутной» литературы? В основном, в двух вещах: в бегстве назад в природу либо в бегстве назад в диктатуру. Что речь идет именно об этих двух типах бегства из культуры, ни один из которых вырваться из ее объятий не позволяет, можно было бы легко доказать анализом соответствующих текстов. Но такое идейное содержание позволяет говорить лишь о кризисе в русской литературе, а не о культурной революции в ней, несущей личностное начало как альтернативу. А моя цель — говорить именно о культурной революции и показать, что в ней проявляется нечто такое позитивное и такое новое, которого в XIX и в XX столетиях не было.

Не могу сказать, что современная русская литература целенаправленно решает новые гуманистические задачи. Она этого, в основном, не делает. Она производит немало «мути». Но я обещал в этой «мути» найти крупицы новой культуры. Той, которая, продолжая классиков XIX–XX веков, не повторяет их, но вносит новый вклад в дело формирования личности в России. Эти крупицы обнаруживаются в романе Владимира Маканина «Лаз», в романе Виктора Пелевина «Священная книга оборотня», в романе Виктора Ерофеева «Энциклопедия русской души». Но я хочу остановиться не на них, а на романе Татьяны Толстой «Кысь», вышедшем в 2001 году. На мой взгляд, это лучшее произведение русской художественной литературы XXI века, продолжающее пушкинско-лермонтовский поиск личности в России, но по-новому осмысливающее сам принцип личности.

Бенедикт, главный герой романа, простой бедный человек, волей художественного вымысла оказывается в каменном веке — в постсоветской России. У Бенедикта вырос небольшой хвост — символ принадлежности к эпохе каменного века и господства стадно-родовой архаики в русском менталитете. После катастрофического возврата к палеолитическому прошлому наступает период суеверий, тотального страха перед природой, космосом, Богом, начальством, репрессиями, перед божественным вождем Набольшим мурзой. Все страхи Бенедикта воплощаются в страхе перед образом Бога русских, перед Богом зла, от которого зависит, жить ему или погибнуть. Перед тем, кого никто не видел и которого зовут Кысь. Через свой первобытный страх Бенедикт, по существу, передает свою субъективность Кыси, которая в его сознании — подлинный и абсолютный субъект русской культуры.

Но в герое Татьяны Толстой есть и нечто не менее важное — не раскрывшаяся пока способность быть личностью. Сознание читающего запрещенные книги Бенедикта все больше раздваивается между верой во всесилие невидимой и ужасной Кыси и осознанием того, что источник зла — никакая не Кысь, никому не видимая, а новый хозяин московского Кремля (Красного Терема), которому Бенедикт, неся в душе порыв к свободе, но став его опричником и замучив многих людей, помог сместить Набольшего мурзу и захватить власть. А тот, растоптав внутренний бенедиктов либерализм, учинил уничтожение книг, искусств, усилил контроль за обществом, развернул репрессии против людей, несущих либеральное начало. Этот правитель и есть истинная Кысь, который правит с согласия народа.

Кажется, что роман, описывающий протест личности против тоталитарной власти, катится по проторенной литературной дорожке XIX–XX веков. Но нет. Литературный герой в классике, чаще всего гибнущий, нес свою критику культурной традиции и протестную новизну, свое диссидентство и либеральную альтернативность как некий абсолют. Он был оторван от почвы и потому был легкой мишенью партийной религиозности и партийного народничества. Но после поражения реформаторов 1990-х годов стало ясно, что нужны новые шаги в осмыслении принципа личности. А именно, что требуется критика самой русской либеральной традиции.

Стало ясно, что надо распространить пушкинско-лермонтовскую критику абсолютов — и небесного, и земного — на рефлексию альтернативной личности по поводу своей альтернативности. То есть делать то, что никогда не делалось ни в русской литературе, ни в политике, ни в науке, — искать меру альтернативности. Подобно тому, как лермонтовский «Герой нашего времени» стал ответом на вызов своего времени, так и «Кысь» явилась ответом на вызов времени нашего.

Личность Бенедикта, несмотря на всю свою либеральную независимость и протестность против диктата культуры и тоталитарного режима, оказывается нравственно ущербной, оказывается уродом. В романе разворачивается критика святая святых — рефлексии личности по поводу своего свободолюбия. Бенедикт понимает, что в нем живет страх жить и ищет его причину. Сюжет достигает пика, когда герой, преодолевая страх, кричит приведенному им к власти правителю: «Вы вообще… вы… вы… вы — Кысь, вот вы кто!!! Кысь! Кысь!». Это вариант лермонтовского, адресованного Богу: «Ты виновен!»[138] Но что отвечает обличаемый обличителю? Он отвечает: «Обозначка вышла… Кысь-то ты… Ты! Ты и есть… Самая ты кысь-то и есть».

Свершилось: либеральная личность, ищущая причину своего страха в Кыси и обвиняющая хозяина Кремля в том, что он вселяет в нее страх, сама оказывается причиной своего страха. Кысь, оказывается, в ней — кремлевский властитель знает, что говорит, знает, на чем держится его власть. Так Толстая сказала о том, что сегодня, по-моему, важнее и нужнее всего.

Сегодня нужна критика человека, критикующего смысл Бога, и критика Бога, критикующего смысл человека. Нужна критика субъективности, полагающей, что она через свой критицизм создает новую Россию. Нужна критика интеллигенции, претендующей на то, чтобы перехватить знамя субъекта культуры, выпадающее из рук власти и народа. Нужна критика отрицания, считающего, что оно несет людям новое представление о свободе, что оно через свою рефлексию создает в России новое качество развития русскости. Нужна критика способности русской интеллигенции к рефлексии по поводу своей способности к рефлексии. Нужна критика и чистого, и практического разума на русской почве — то, чем русская мысль никогда не занималась. Надо не повторять чеховское повествование о тупике, о невозможности жить, а надо показать, что механизм культуротворчества в России порочен, и сказать, что русская интеллигенция, отвечающая за этот механизм, не выполняет своей миссии.