Крест на чёрной грани - Иван Васильевич Фетисов

невмоготу. Нога взялась опухолью – ни ступить, ни поднять. «Перелом!» – догадался смутно. Слышал от кого-то, что при переломе боль резучая: кость о кость трётся. Снял рубаху, перевязал колено. Попробовал идти.

Подпрыгивая, сделал несколько шагов и упал, сражённый нестерпимой болью. Морила усталость. Окунулся головою в траву и заснул.

Сон был короток. Едва забылся – густеющая прохлада коснулась оголённого тела. Взбодрился, приподнялся на бок. Где он?.. В безлюдном месте. Из дома сорвался и к бабушке не попал. Натворил! Матери с сестрёнкой – горе, и сам попал в беду. Запершило в горле, вот-вот из глаз хлынут слёзы. Надо крепиться. Санька не из плаксивых. Пощады не просил под хлёстским отцовским ремнем, а тут, подумаешь, ушиб ногу… Мать бы сказала, до свадьбы далеко – заживет. Оно так и будет. Всё будет – впереди. Только не скоро придёт такое время, дорога до него длинная. Потом покажется короче, только бы пережить сегодняшнюю ночь, тянется, тянется. Самая долгая в Сашкиной жизни ночь. Приподнял голову, посмотрел на небо. Синее-синее. Низом громадного купола касается земли. Кажется, совсем недалеко. Протяни – и рука коснётся нависшего покрывала. И звёзды на небе – тысячи искр. Яркие. Когда впервые увидел Санька такой же вот звёздный простор? Когда мать его, совсем маленького, двух-трёхлетнего, несла из бани укрытого пуховой шалью, а он руками раздвинул повязку на лице и упёрся глазами в небо. Чудо! От удивления затаился, а мать подумала: заснул. И сейчас звёзды такие, какие видел тогда. Не затухают: живые! Вечно будут такие или нет?..

На рассвете Санька услышал негромкий собачий лай. Огляделся и в редко поднявшемся из низины тумане заметил на соседнем пригорке вставшую на задние лапы собаку. Чья?! Прибежал Волчок! Почуял, где хозяин. Чуток, понятлив верный друг Саньки. Позвал:

– Волчок! Волчок!

Пёс откликнулся беззлобным лаем. С места не тронулся. Не узнал. Боится чужого человека. Хитрый Волчок, не обманешь.

– В-вол-чок! Это я, Санька!

Санька, собрав силы, поднялся на ноги. Подыскать бы бодожок, с ним можно идти. Дранощепину углядел поблизости в траве. До неё – два-три прыжка. Вот и в руках. Шагай, Санька, хоть по-стариковски, шагай. Метров десять – пятнадцать одолел смело, будто обе ноги были невредимы. Только на это и хватило силёнок. Опустился на колено здоровой ноги.

– В-вол-чок!

Собака сделала несколько шагов навстречу и притаилась. Санька разгдядел – не его собака. Мастью похожа, но не Волчок. Тот покрупнее, уши – топориком, у этого – несоразмерно длинные, обвислые.

– Ну, иди же! Не трону, – Санька вяло махнул рукой.

Ушастый нехотя гавкнул. Санька подумал, что это значило. Наверное, недоволен его поведением. Он, похоже, живёт тут давно и по праву хозяина считает, что всякому, кто появится рядом, кланяться не обязан. Хотите подружиться – не против. Пёс, распластавшись по земле, положил голову на вытянутые передние лапы.

– Заманивает!

Минут пять Санька и пёс понятливо смотрели друг на друга. Расстояние между ними будто исчезло. Саньке на миг показалось, что собака рядом, преданно лизнула шершавым языком по руке и норовит обнять лапами колени. Видение рассеялось, когда заметил, что разделявшее их пространство и в самом деле сократилось. Пёс, играя, успел скатиться с бугорка и лёгкими прыжками поскакал к Саньке.

Парнишка замер в ожидании. А ну как подбежит да вцепится зубами! Не справиться с четвероногим. Не равняться ему, можно сказать, щенку, с волкодавом, а прыть собачью никто не отнял.

Первое, что заметил Санька, когда пёс очутился у самых ног и поднялся на задние лапы, – глаза, удивительно чистые и открытые. Глаза его любимца Волчка помутнее, на них будто лёг и пристыл туман.

Пёс энергично вилял коротким хвостом, глаза его сияли и будто спрашивали Саньку:

– Ты откуда тут взялся?

– С поезда. А ты?

– Бездомный…

– Так и знал. Давай подружимся.

– Давай.

– Я домой тебя отведу. У меня есть Волчок. Рядом тебе конурку поставлю. Есть хочешь?

– Тяв-тяв…

Санька нашарил в кармане зачерствевший ломтик хлеба.

– Возьми.

Пёс, обнюхав, осторожно взял хлеб зубами, есть не стал, положил на траву.

– Ешь. Берёг себе… Доброй собаке не жалко, – Санька присел на колено здоровой ноги.

– Тяв-тяв, – пёс, кося глазами на Саньку, принялся грызть. С едой не спешил. Видно, был сыт и взял хлеб лишь из уважения – чтоб не обидеть незнакомого друга.

Ушастый вспрыгнул на ноги весёлый и шустрее прежнего заиграл хвостом.

– Что дальше будем делать? – спросил Санька.

Ушастый понял: обращаются к нему – и не замедлил с ответом: тронув Саньку за рукав, задорно тявкнул и побежал по тропе, оглядываясь. Санька приотстал и вскоре остановился, опёрся на бодожок – отдохнуть.

– Тяв-тяв… – крутит хвостом Ушастый. Сразу не поймёшь речь собачью: зовёт или бранит за то, что отстал.

Санька всё же допытался, чего пёс хочет. Конечно же, чтобы следовал за ним. А куда? Леший его знает. Заведёт в какую-нибудь трущобину – живым не выйдешь.

– Не пойду я с тобою, Ушастый, – сказал Санька. Пёс, немного помедлив, вернулся.

– Тяв-тяв…

– Не могу идти. Вишь, нога покалечена.

Умница пёс: вник в Санькину беду. Присел рядом. Участливо смотрит открытыми глазами, мол, готов помочь, особого труда это не представляет. Возьмёт бодожок в пасть – держись, Санька, за бодожок – и потянет за собою. Санька найдёт другую тросточку и, опираясь на неё, пойдёт за поводырём.

Вышло, что намерение Ушастого совпало с Санькиным. Тот и другой искали выход из трудного положения, и каждый шёл своим, понятным только ему, путём. Ушастого вела природная преданность человеку. Саньку – вера в собачью доброту. Поддерживая друг друга, они выбрались на бугорок, с которого Ушастый, показавшись Саньке, беззлобно залаял.

С возвышенности открылась просторная, вся озарённая солнцем, падь. Посреди неё была чистая равнина, а вокруг стояли берёзы. Издали деревья казались поставленными великаном зелёными куделями. Возле них пестрели палатки. Санька всмотрелся вдаль. В дневном свете слабо дымились костры. Цыганский табор!

О цыганах Санька слышал ранее много разных историй. Говорили о них и как о весёлых людях, и как о изворотливых обманщиках. Этому Санька верил и не верил. Верил потому, что слышал от порядочных своих односельчан. А сомнение вкрадывалось потому, что ничего не видел своими глазами. Не видел Санька ни того, как, разменивая сотни или покупая что-либо, цыганка ухитряется остаться в барыше. Не представлял и того, как это может цыган выменять хорошую лошадь за никудышную. Видно же ведь каковы и та и другая.

Санька даже было интересно слышать, что цыгане умеют обвораживать других людей. Попробуй так – и не получится. Цыганская ловкость – от природы. За что же их винить