Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - Вадим Собко

Собрание притихло. Каждому подумалось: если бы его вдруг вздумали исключить, болело бы сердце или нет? Болело, ох, как ещё болело бы! Это похоже на руку: пока она здорова, не ценишь её и внимания не обращаешь. А попробуй отнять… Вот то-то и оно, наплачешься!

Трофим Горегляд потрогал свои короткие усы, довольно посмотрел на Лихобора: хорошо повёл собрание предцехкома, нашёл больное место в душе не только Бориса Лавочки. Ещё не один парень задумается после такого собрания. Для всего цеха хороший урок. Может, это и есть школа коммунизма! Нет, собрание, где обсуждается судьба пьяницы, не школа коммунизма. А что же оно такое? Пусть не высокая, изначальная, а всё-таки школа. И преподаватели в ней, во всему видно, сильные.

— Дай-ка мне слово. — Фрезеровщик Савкин неторопливо прошёл к столу. — Я думаю так: толковать здесь очень-то нечего. Этого алкаша надо в шею гнать из цеха, а дело передать в суд. И всё.

Удивительно, но эта, казалось бы, суровая угроза не произвела большого впечатления на Лавочку. Ну, подумаешь, присудят год платить двадцать пять процентов от зарплаты. Ничего особенного. День поговорят, два поговорят, а потом и забудут, лишь бухгалтерия вспомянет, да и то в дни получек.

— Правильно, — сказал он. — Суд разберётся, я согласен.

Поднялся Евдоким Бородай, тоже подошёл к столу, разгладил пальцами прокуренные, рыжие усы, будто дорогу словам расчистил.

— Полюбуйтесь, товарищи, какой он сидит, нахальный, самоуверенный. Подойти бы к тебе, набить бы морду при всех честных людях.

— Руки коротки! — крикнул Лавочка. — Это самосуд!

— Не коротки. Морду набить и словами можно — век не отмоешься. Вон молодые ребята, ученики, на тебя, опытного мастера, смотрят и диву даются, откуда этакая короста на рабочем классе завелась. Давайте подумаем, отчего он такой самоуверенный? А потому, что знает, у нас не капитализм, а родная Советская власть, нет безработицы. От нас выгонят — на другой завод возьмут. Вот он и сидит, как чирей, на спине у Советской власти…

— Я ей сто семь процентов плана выдал! — крикнул Лавочка.

— План дал, а у молодёжи веру в самое главное — в честность рабочего класса отнял. И есть ты не что иное, как остаток капитализма в нашей жизни. Давайте докажем всем: эти гнилые остатки мы осуждаем и потому выбрасываем его из профсоюза. Недостоин Лавочка называться советским рабочим. Токарем — пожалуйста, а советским рабочим — нет! Не заслужил он такой чести. Предлагаю исключить. И в газете написать о нашем собрании, не в заводской многотиражке — в «Вечернем Киеве». Пусть весь город знает, какого права мы лишили Бориса Лавочку. У меня всё.

Красный уголок загудел, как встревоженный улей.

— Дай мне, — попросил слово Долбонос. — Поддерживаю предложение исключить из профсоюза…

— А я предлагаю, — тихо, но почему-то очень чётко, так, что было слышно в дальнем углу зала, сказал Венька Назаров, — дать Борису Лавочке испытательный срок три месяца. Нет у него рабочего характера, сорвётся, попадёт опять в вытрезвитель или катушки снова начнёт вытачивать — не товарищ он нам. И тогда — вон из профсоюза! Только давайте вспомним, кто из нас с Борисом не выпивал? Значит, и об этом тоже не мешает подумать. Никто с ним выпивать не имеет права.

— А без него? — насмешливо прозвучало из рядов.

— Мы не ханжи и не монахи! Мне жена сына родила, думаешь, я на радостях рюмку не выпью? Ещё как! Три месяца испытательный срок! Не выдержит — гнать из профсоюза.

От этих простых слов Борис Лавочка всё ниже и ниже опускал голову, она словно всё глубже и глубже врастала в его плечи. С какого это времени членство в профсоюзе стало для него таким важным? Право называться рабочим… Важно это или не важно? Как можно лишить кого-нибудь этого звания? Имей умелые руки — и, пожалуйста, ты рабочий. Но, оказывается, не тут-то было. Стоял Борис Лавочка словно над пропастью, и ему страшно стало: не сорваться бы…

Валька Несвятой встал и тоже гнёт линию Лихобора, о народном суде не вспоминает, а предлагает лишить его, Бориса Лавочку, права называться рабочим. Ну, чёртовы души, бьют все по больному месту. Что ему, Борису, делать? Может, встать и попросить прощения, дать обещание, что пьянке конец. Нет, не дождутся!

Кто-то ещё говорит. Словами и вправду можно исхлестать человека почище, чем кулаками. Горегляд поддерживает Веньку Назарова, все дудят в одну дуду.

— Будешь говорить, Лавочка? — дошли до сознания обращённые к нему слова.

Поднял тяжёлую, будто свинцом налитую голову, обвёл глазами собрание, надеясь поймать хоть один сочувствующий взгляд, и не нашёл сочувствия, махнул рукой и сказал:

— Делайте, как знаете. Ваша воля.

— Итак, поступило предложение дать токарю Лавочке три месяца испытательного срока, — сказал Лука. — А потом вернуться к этому вопросу, а может, если исправится, так и вообще не возвращаться. Есть другие предложения? Нет? Всё-таки ставлю вопрос на голосование: кто «за», прошу поднять руки.

Борис Лавочка не выдержал, взглянул.

— Единогласно. С твоим вопросом, Лавочка, покончили. До конца перерыва пять минут, сейчас краткая информация начальника цеха о выполнении плана выпуска деталей для новой машины.

— Мне можно остаться? — неуверенно спросил Лавочка.

— Можно, — торжественно разрешил Лука. — Прошу, товарищ Гостев.

Когда окончилось собрание, Феропонт вернулся к станку, с каким-то особым интересом посмотрел на своего инструктора, потом сказал:

— А ты, оказывается, сила.

— Нет, сила не я, — ответил Лука. — Настроение собрания — вот где кроется сила. А я только сумел его уловить.

— Чего испугался Лавочка? — Феропонт пожал плечами. — Подумаешь, профсоюз! Имею я этот билет или не имею…

— Тебе безразлично, — закончил его мысль Лука. — Ведь ты у нас временный, всего-навсего зарабатываешь право поставить в анкете слово «рабочий».

Феропонт густо покраснел.

— Не сердись, — сказал Лука. — Я процитировал твою любимую поговорку.

— Значит, ты не только Лавочке, но и мне урок преподал? — Парень рассердился. — Ничего из этого не выйдет! Пустой номер.

— Я тоже так думаю, — спокойно согласился Лука и тем самым окончательно разозлил Феропонта. — Для тебя это, как мультфильм, забава.

— Ну, и послал мне господь учителя, — сквозь зубы процедил Феропонт. — Вот подожди, будут перевыборы в цехком, я тебя жирной чертой вычеркну. И не я один…

— Договорились, — сказал Лука.

— Отчего ты всегда со всем соглашаешься? — Феропонт не мог скрыть своего возмущения.

— Меня об этом Майола тоже как-то спросила. Почему же мне не соглашаться, если ты и она правы?

— Вы с ней встречаетесь?

— Реже, нежели мне хотелось бы, — признался Лука.

— И реже, чем хотелось бы ей, — бросил Феропонт, почувствовав в боевых позициях Луки слабое место. — Она, может, влюблена в тебя, мой дорогой инструктор-наставник, как кошка. — Феропонт хитровато скользнул взглядом по сконфуженному лицу Луки.

— Нет, — сказал Лука, — этого не может быть. И вообще замолчи.

— Подумать только, какого чуда в жизни не увидишь. Чтобы из целого полка женихов выбрать тебя, нужно умом тронуться. Впрочем, все Саможуки немного чокнутые.

От этого разговора Феропонт получил истинное удовольствие. Увидев, что попал в цель — в наивную и беззащитную влюблённость Лихобора, он сначала несказанно удивился, а потом пожалел своего инструктора: по всему видно, много горя и страданий принесёт ему Майола. И он снисходительно посоветовал:

— Послушай, инструктор, ты хороший парень и чувств своих скрывать не умеешь, ты мне нравишься. Так вот, внемли слову человека младшего, но в этих делах, может, более разбирающегося, чем ты: если можешь, постарайся отделаться от моей кузины. Ничего, кроме боли и несчастья, она тебе не даст, ты для неё забава, этакий живой Буратино. Очередная победа Майолы, правда, не очень блистательная, но всё-таки победа. Давай лучше дружить со мной, меньше будет разочарований…

— Подай-ка мне вон тот резец, — сказал Лука.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Венька Назаров пришёл на работу, ступая будто не по земле, а по лёгким, прозрачным, розовым облакам. Вчера генеральный конструктор, сам, никто ему не напоминал, пригласил его, усадил в тяжёлое, поскрипывающее новой кожей кресло и сказал:

— Хочу вас поблагодарить, товарищ Назаров. Ваш рисунок помог мне понять одну конструкцию в самолёте, который пока существует только в воображении. Я над ним думаю. Не могу вам показать, чем именно вы мне помогли, ничего похожего на ваш рисунок в моём самолёте не будет, но вы натолкнули меня на мысль, и решение пришло именно тогда, когда я увидел ваш плакат. Вы теперь с полным правом можете считать себя членом нашего инженерного коллектива…