Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - Вадим Собко

— Нет, — Лука улыбнулся. — Не уминаю.

— А красуля беременная не к тебе ходит?

— Ко мне? — Лихобор удивился, и Степанида почувствовала его искренность. — Да вы что, в своём уме? Какая красуля?

— А откуда я знаю? Приходила сюда я и решила, что к тебе.

— В подъезде восемьдесят квартир. — Лука рассмеялся. — Нет, Степанида Трофимовна, жаль, но не ко мне… — И помолчав, спросил: — Он сейчас пьяный?

— Нет, трезвый, как стёклышко. И злой, как чёрт. Только мне его уже бояться нечего. Не подействует собрание, соберу сыновей и уеду к матери в деревню. Пускай колхозниками вырастают.

— Тоже неплохой вариант, — промолвил Лука.

— Неплохо, конечно. Только и без моих ребят многовато сирот на белом свете. — Степанида вздохнула. — Да ещё при живом отце… Ну прощай. Сердце у меня, как рана, болит. И скажу тебе: женись, потому что неправильно, когда вот такой здоровяк, как ты, без подруги по земле ходит. И для тебя, и для неё неправильно.

— А если она не хочет?

— Значит, ты ей не показался. Ищи другую. Найдёшь. Так не размякнешь, слезу не пустишь завтра на собрании? Смотри у меня! Будь здоров, Лука. — Надела пальто, стала ещё массивнее, погрозила Луке пальцем и повторила: — Смотри у меня, все вы одним миром мазаны. — Повернулась, вышла, и Лука отчётливо услышал, как легко ступает она к лифту.

Щёлкнули железные двери, где-то высоко, еле слышно загудел мотор. И снова тишина. Лука вздохнул. Видно, не может больше терпеть Степанида Лавочка, если пришла сюда с такой просьбой… Вот чудачка: выдумала какую-то беременную женщину. Смех да и только!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Объявление в цехе на этот раз было чёрным. А сам художник стоял у своего произведения, сияя круглым лицом, как новый пятак, и каждому говорил:

— Клава вчера мне сына родила!

И его счастливая улыбка, как в зеркале, отражалась на лицах товарищей.

Борису Лавочке Венька тоже сказал о своей радости, и тот восторженно воскликнул:

— Красота! Устроим общественные крестины. Ох, и выпьем! На законных основаниях! — Был Борис в отличном настроении, вызывающе весел и беспечен, будто и понятия не имел о предстоящем собрании.

Когда Лука вернулся с летучки штаба трудовой вахты, Феропонт уже разложил заготовки, приготовил резцы. О вчерашнем случае ему почему-то было и приятно вспоминать, и стыдно. Жаль, не удалось до конца обточить тот фланец. Ничего, пусть они не очень-то задаются, все эти Назаровы, Лихоборы, Бородаи. Феропонт им всем ещё нос утрёт, покажет, как надо работать, а тогда заявит: «Всего вам хорошего, будьте здоровы, живите богато. Эта работёнка не для меня, простовата». И примется за конструирование электромузыкальных инструментов. Взглянув на хмурого Луку, Феропонт иронически заметил:

— Ты, оказывается, переживаешь за Лавочку больше, чем сам виновник торжества. Вон он какой весёлый.

— А ты не переживаешь? Жаль.

— Это с какой же стати? По-твоему, я должен переживать за всякого прохиндея, который готов превратить цех в своё подсобное хозяйство?

— Приказать себе переживать человек не может. Или у него есть это чувство, или его нет. А на нет, как говорится, и суда нет.

— И отсюда прямой вывод о моей неполноценности и отсутствии коммунистической сознательности.

— Выводы делать преждевременно, но родным для тебя наш цех ещё не стал, — сказал Лука.

Феропонт возмутился:

— Ты хочешь, чтобы это случилось за какие-нибудь два месяца. Не рановато ли?

— Хорошо, давай заготовку. Что у нас сегодня?

— Обточка сектора управления двигателями.

— Ясно. Смотри, как его надо закреплять. Видишь, насколько тонок дюраль и, следовательно, какая должна быть точность…

— Это уже не точность, а почти нежность.

Они работали вместе, и случались минуты, когда Луке достаточно было только подумать, как Феропонт догадывался, что от него хочет инструктор.

В обеденный перерыв в красном уголке собрались рабочие. Никто на этот раз не смеялся. Люди устали от затяжной штурмовщины, большие заработки не радовали. Но без «землетрясения», как говорил Горегляд, перейти к выпуску новой модели самолёта не было возможности. Все это понимали, никто не жаловался, только нервы у всех натянуты, как струны. Осторожнее с ними, не оборви!

Борис Лавочка пришёл в красный уголок с таким видом, словно ему предстояло получить премию. Улыбнулся, хотел было пошутить, но не решился: многовато вокруг хмурых лиц, не до шуток. Лука Лихобор, проходя к столу президиума, отвёл взгляд от ищущих глаз Бориса, и именно эта деталь взволновала и встревожила Ларочку. Что они надумали, профсоюзные вожди?

Начальник цеха и парторг сели в сторонке — профсоюзное собрание, не хотят мешать, пусть, мол, разбираются сами рабочие.

— Товарищи, — сказал Лука Лихобор и подумал, как же хорошо звучит в трудную минуту это привычное слово «товарищи», — мы собрались сегодня, чтобы поговорить о Борисе Лавочке. О его жизни и доле, о работе и будущем.

Вынул откуда-то из-под стола и положил перед собой спиннинговую катушку, холодный дюраль блеснул матовым серебром.

— Полюбуйтесь, товарищи, что делает в нашем цехе токарь Борис Лавочка. И это не случайность. Вот акты из милиции и вытрезвителя, оказывается, Лавочка и там бывает чаще, нежели мы с вами знаем. Когда-то мы сами спрашивали себя: а где он деньги берёт на водку? Теперь всё ясно: за такую спиннинговую катушку рублей десять дадут.

— Иногда и пятнадцать, — добродушно, будто речь шла не о нём, поправил Лавочка.

— Вот видите, даже и пятнадцать. А производство своё Лавочка поставил на широкую ногу.

— Товарищем ты меня уже не называешь, — возмутился Лавочка. — Да мне плевать на это! Хоть горшком назови, только в печь не сажай.

— Вот собрание и решит, куда тебя сажать.

— Руки коротки, — спокойно и уверенно бросил токарь. — Выгнать меня можете, посадить — дудки!

— Хорошо, тебе потом дадим слово. Есть вопросы, товарищи?

— Из каких материалов катушки? Из краденых? — спросил Бородай.

— Это трудно сказать, видимо, из отходов дюраля, непригодных для производства. Но, строго говоря, материалы, конечно, краденые, потому что этот металл снова идёт на переплавку. Ещё какие вопросы?

— На сколько я выполнил план прошлого месяца? — нахально посматривая на Лихобора и ухмыляясь, спросил Лавочка.

— На сто семь процентов, — ответил Лихобор, он хорошо подготовился к собранию.

— Ого-о-о! — довольно прокатилось по красному уголку.

— Да, токарь Лавочка — прекрасный мастер, и вы можете представить, сколько деталей для новой машины он мог бы дать за время работы над этими катушками. Именно потому, что у него золотые руки, администрация не уволила его с завода, а согласилась обсудить на профсоюзном собрании. И я предлагаю, товарищи, высказаться ясно и определённо, с конкретными предложениями, чтобы сам Лавочка хорошо знал наши взгляды на его предпринимательскую деятельность. Он в нашем коллективе больше десятка лет, у нас вырос в настоящего мастера, значит, мы за него отвечаем. Есть ещё вопросы?

— Что мы ему можем сделать?

— Что захотим. Можем просить администрацию уволить с завода, а можем передать дело в суд…

— Не имеете права! — крикнул Лавочка. — Я не вор.

— Имеем право. А крал ты или не крал, это следствие установит. Можем выговор влепить или занести на чёрную доску… — Лука на мгновение замолк, колеблясь, говорить или нет. — Наконец, можем исключить из профсоюза.

— Как это исключить из профсоюза? — Лавочка побледнел от неожиданности. — Не имеете такого права!

Странная вещь: казалось бы, незначительное наказание — исключение из профсоюза — а испугало токаря. В жизни бывало всякое: я его фамилию, и таких, как он, вывешивали на чёрную доску, иногда снижали им премии или вовсе лишали «тринадцатой зарплаты», пропесочивали в стенгазете, наконец. даже увольняли с работы. В мелькании будней Борис не часто вспоминал профсоюз. Случалось это, когда приходилось платить членские взносы, подавать заявление на путёвку или определять сыновей в детский сад. Членом профсоюза Борис был с тех пор, как начал работать и ещё никогда не слышал, чтобы из профсоюза кого-то исключали. Из партии — да, там высокая ответственность, звание коммуниста нужно нести незапятнанным, серьёзно проштрафился — клади партбилет на стол. Но чтобы из профсоюза… невероятно! Прийти на другой завод и просить, чтобы вновь приняли его, токаря шестого разряда… Куры засмеют! Нужно бог знает какую гадость или подлость совершить, чтобы тебя исключили из профсоюза! Вот странно, не думал, не гадал, чтобы такой пустяк…

А может, не обращать внимания, подумаешь, ну и исключат, великое дело! Оказывается, великое. Выходит, будто все от тебя стеной отгородились. Паршивую овцу — из стада долой. Хоть ты и токарь шестого разряда. Зелёный ученик — и тот лучше тебя. Даже этого малохольного Феропонта коллектив принимает, а тебя, как погань какую, выбрасывает.