Современная румынская пьеса - Лучия Деметриус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Г и п п а р х и я (резко поворачивается к нему). Почему ты так ненавидишь себя?
Д и о г е н. Я не могу ненавидеть себя, Гиппархия. Так же как и любить не могу. Если я и люблю в себе что-то, так это стремление к абсолютной свободе, а если и ненавижу — так это неспособность ее обрести.
Г и п п а р х и я. Абсолютную свободу?
Д и о г е н. Такую, какую мог бы вообразить себе только Платон, не будь он закоренелым лгуном. Такая свобода — пустая иллюзия.
Г и п п а р х и я. А как ты представляешь себе эту абсолютную свободу?
Д и о г е н. Ну, наверное, для этого надо разрушить все крепостные стены, больше не воевать друг с другом, не унижать другого человека, каждому быть не афинянином, не спартанцем, фиванцем или македонцем, а как я — гражданином мира и жить как он хочет и где хочет, во дворце или в бочке, но потому, что он так хочет, а не потому, что так сложилась его судьба…
Г и п п а р х и я. О боги, как прекрасно…
Д и о г е н. Прекрасно, правда?
Г и п п а р х и я (занятая своими мыслями). …как прекрасно ты говоришь все эти глупости!
Д и о г е н (нахмурившись). Ты смеешься надо мной?
Г и п п а р х и я. Ты мне дорог, и мне приятно тебя слушать.
Д и о г е н. Тебе приятно слушать глупости?
Г и п п а р х и я. Больше всего на свете. Благоразумных и рассудительных речей я наслушалась вдосталь.
Д и о г е н (гордо). Все, что я сказал, ты считаешь глупостью?
Г и п п а р х и я. Все это детский лепет, Диоген.
Д и о г е н (вскакивает). Сколько тебе лет?
Г и п п а р х и я. Восемнадцать.
Д и о г е н. Я на одиннадцать лет старше.
Г и п п а р х и я (нежно). Ну и что? Что ты подпрыгнул, как баран?
Д и о г е н. Ты не имеешь права меня судить! Это ты дитя!
Г и п п а р х и я (значительно). Я же сказала тебе, что я старая. Прошу тебя, сядь!
Д и о г е н (садится, бормоча). А я тебя прошу не учить меня.
Г и п п а р х и я. Хорошо. (И тут же продолжает свои наставления.) Неужели ты думаешь, что найдется хоть один человек, который захочет покинуть дворец, чтобы жить в бочке?
Д и о г е н. Я не говорил, что он должен покидать дворец. Я говорил о том, чего бы я хотел.
Г и п п а р х и я. Как можно быть гражданином мира, когда все тебя гонят? И как можно разрушать крепостные стены, если и так, при стенах, люди убивают друг друга.
Д и о г е н. Но можно жить и не убивая.
Г и п п а р х и я. Нельзя. Потому что дворцам нужны рабы.
Д и о г е н. Ты говоришь о том, что есть, а я — о том, что должно быть.
Г и п п а р х и я. И ты надеешься убедить людей оставить свои дворцы и переселиться в бочки? Разрушить стены и любить друг друга?
Д и о г е н. Я никого не хочу убеждать. Я сам хочу так жить.
Г и п п а р х и я. Если ты их не убедишь, они никогда не позволят тебе жить так, как ты хочешь.
Д и о г е н. Я не могу, да и не хочу их убеждать.
Г и п п а р х и я. В таком случае тебе рано или поздно придется жить, как они.
Д и о г е н. Никогда.
Г и п п а р х и я. Так говорят и те, кто тебя изгнал. Их много, а ты один.
Д и о г е н (снова вскакивая, в ярости). Так что же делать, скажи, старушка Гиппархия?!
Г и п п а р х и я (с притворным смирением). Я пришла к тебе, чтобы ты меня учил, а не я тебя.
Д и о г е н. Уходи! Мне нечему тебя учить!
Г и п п а р х и я. Слишком поздно, Диоген. Раз уж ты не позволил мне уйти тогда, теперь это невозможно.
Д и о г е н. Почему?
Г и п п а р х и я (вставая). Потому что ты — моя добрая судьба.
Д и о г е н (раздосадованный). Которая говорит глупости.
Г и п п а р х и я. Прекрасные глупости. (Кладет голову ему на плечо.) Если хочешь знать, когда я была молодой и красивой, я мечтала полюбить сумасшедшего и злого человека, ругаться с ним каждый день по поводу любой глупости, большой или маленькой, а ночью спать с ним под высоким небом Афин, жить с ним всю жизнь в бочке и любить друг друга так, как могут любить лишь граждане мира.
Д и о г е н. О Платон, не ты самый большой лгун на земле! Женщина и тебя победила.
Медленно темнеет, и наступает самая прекрасная ночь Диогена.
ИНТЕРМЕДИЯ
П л а т о н (величественно восседая на чем-то вроде кресла, делает знак рукой). Подойди, Диоген!
Д и о г е н (твердо ступая босыми ногами по дорогому ковру). Я попираю высокомерие Платона.
П л а т о н (невозмутимо). Другим высокомерием.
Д и о г е н. Зачем ты меня позвал?
П л а т о н. Чтобы поговорить.
Д и о г е н (с лукавой улыбкой). Великий Платон не позовет жалкого Диогена лишь для того, чтобы просто поговорить. Ни один из нас этого не заслуживает. Так в чем же я перед тобой провинился?
П л а т о н (величественно). Ну так уж и провинился! Я всего лишь простой гражданин.
Д и о г е н. Ну так уж и простой!
П л а т о н (весьма снисходительно). Философам следовало бы любить друг друга. Негоже одному философу науськивать людей на другого философа.
Д и о г е н. Но разве люди — бессловесные животные, чтобы позволять себя науськивать?
П л а т о н. Именно об этом и я хотел тебя спросить.
Д и о г е н. Тебе не кажется, что мы теряем время?
П л а т о н. Для Диогена у меня время есть.
Д и о г е н. Быть может, речь шла о моем, а не о твоем времени.
П л а т о н (не снисходя до обид). Почему ты так упорно стараешься быть злым? Ведь это не отвечает твоей внутренней сущности.
Д и о г е н. Откуда ты знаешь?
П л а т о н. Люди злые по натуре не довольствуются злыми речами, они причиняют зло.
Д и о г е н (удивленно). А я не причиняю зла?
П л а т о н. Нет. Ты забавляешься.
Д и о г е н. Ты оскорбляешь меня.
П л а т о н. Человеческая жизнь — вещь серьезная. А тебе нравится развлекаться.
Д и о г е н. Ты полагаешь, что писавший комедии Аристофан{115} менее велик, нежели трагик Еврипид?
П л а т о н. Я полагаю, что существуют как серьезные, так и смешные вещи, но их не следует смешивать.
Д и о г е н. Не я их смешиваю. Жизнь.
П л а т о н (мрачно). Нехорошо издеваться над серьезными вещами.
Д и о г е н. Ты имеешь в виду историю с петухом?
П л а т о н (несколько обеспокоенный тем, что в разговоре был затронут конкретный факт, которого он не хотел касаться). В том числе и ее.
Д и о г е н. Я думал, она и тебя позабавит…
П л а т о н (глядя на него сквозь полуопущенные веки). Возможно, она меня и позабавила бы, будь она на самом деле забавной. В тот момент, когда я говорил своим ученикам о человеке, появляешься ты с ощипанным петухом и кричишь как сумасшедший: «Вот человек
