Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ. История, мыслители, проблемы - Ольга Власова

Двусмысленность и двойственность философии Мерло-Понти, по убеждению В. Декомба, основана на отказе от альтернатив классической философии (прежде всего, «в-себе» и «для-себя»), при котором совершается не синтез и не отказ от антитезы, решение ищется «посередине», в незавершенном и временном синтезе. Человек и его существование не являются строго определенными, они описываются как продукт-производитель, активный-пассивный, созданный-создающий, субъект-объект. Экзистенциальная феноменология Мерло-Понти – это философия, которая всегда рождается в между-сфере, это закономерное выражение присущего мыслителю на уровне философской интуиции диалектического склада мышления, диалектического именно в гегелевском смысле. «Программой этой феноменологии, – пишет В. Декомб, – служит описание как раз того, что располагается между „для-себя“ и „в-себе“, сознанием и вещью, свободой и природой. „Интервал“, как охотно говорили в то время, является его излюбленной областью»[1292].

В «Феноменологии восприятия» Мерло-Понти отталкивается от противопоставления двух подходов: эмпирического, основанного на объяснении, и интеллектуалистского, основанного на рефлексии. Им исследователь противопоставляет экзистенциальный подход, который, на его взгляд, позволяет обнаружить за отдельными фактами и симптомами целостное бытие человека в случае нормы или фундаментальное расстройство в случае патологии. Этот подход выводится им на основании анализа клинических случаев органической патологии. «Итак, изучение патологического случая позволило нам прийти к новой форме анализа – к анализу экзистенциальному…»[1293], – пишет философ после анализа одного из таких случаев. Этот экзистенциальный анализ уходит от картезианской центрированности на cogito, и ядром существования оказывается здесь не мышление, но тело как динамичный комплекс живых значений.

Экзистенциальный подход Мерло-Понти не похож ни на феноменологию Гуссерля, ни на экзистенциальную аналитику Хайдеггера. Это скорее попытка преодолеть противоречия как первой, так и второй, а еще точнее, их метафизичность в кантианском смысле как обращение к формам чистого разума: в случае Гуссерля – к чистому сознанию, в случае Хайдеггера – к чистому бытию. Мерло-Понти пытается поставить на смену чистого сознания и существования конкретность бытия, обратиться к самому человеку. Именно поэтому центром системы становится тело, движение, а также их функционирование в норме и патологии. На смену отвлеченным понятиям приходит отдельный человек, индивид с определенным расстройством. Сознание, существование, смысл, «я» превращаются у него из трансцендентных в имманентные, находящиеся действительно «в-», выступая основой конституирования целостного бытия.

В своих исследованиях мыслитель исходит из двух тезисов, определяющих опорные пункты, т. е. основания, «неврофилософии». Во-первых, на его взгляд, «биологическое существование включено в существование человеческое и никогда не остается безразличным к свойственному ему ритму»[1294]. Он напоминает о том, что «жить» (leben) является необходимой предпосылкой для того, чтобы «проживать» (erleben) тот или иной мир. Поэтому органическая патология представляется определенным способом проживания. В этом акценте на непосредственности проживания философ близок феноменологической психиатрии. Р. Барбара отмечает: «Для Штрауса и позднее для Мерло-Понти не существует никакого „бытия-в-мире“ кроме живого (living) и, следовательно, чувственного бытия»[1295].

Восприятие, по мнению Мерло-Понти, первоначально не полагает объекта познания, но является интенцией тотального бытия, представляется как дообъектное зрение, слух, ощущение и т. д., что, на его взгляд, синонимично понятию бытия в мире. Восприятию предшествует так называемая внутренняя диафрагма, определяющая зону переживания и масштаб жизни. Он указывает на парадоксальный факт: одни больные могут утратить зрение, при этом не изменив своего мира, другие, напротив, с потерей зрения и исчезновением ориентиров мира, теряют и сам мир. Следовательно, бытие обладает дообъектным измерением, определенной плотностью и содержанием, которые не зависят от рефлексов, мышления и объектов внешнего мира. «Именно потому, что бытие в мире есть некое дообъектное видение, – отмечает он, – оно может отличаться от любого безличного процесса, от любой модальности res extensa, а равно от всякого cogitatio, от всякого личного познания, – и потому оно окажется способным осуществить соединение „психического“ и „физиологического“»[1296].

Такая трактовка восприятия напоминает кантовское понятие априорных структур, а скорее даже экзистенциально-априорные структуры Бинсвангера. Существование в восприятии внутренней диафрагмы подобно экзистенциальной сетке Бинсвангера: и в том, и в другом случае это образование определяет горизонт опыта и восприятия, как пишет Мерло-Понти, зону возможных действий, масштаб жизни.

Во-вторых, для того чтобы понять, почему философ обращается к органической патологии, необходимо обратиться к его трактовке понятия «норма». Он четко разграничивает норму и патологию, придерживаясь, таким образом, позиций «органической медицины». «Не может быть и речи, – пишет он, – о том, чтобы приписать нормальному человеку то, чего недостает больному и что последний стремится обрести. Болезнь, подобно детству и „примитивному“ состоянию, есть особая форма полноценного существования, и приемы, которые она использует, чтобы заменить утраченные нормальные функции, – это тоже патологические феномены»[1297]. Между нормальным и патологическим состоянием, тем самым, присутствует разрыв, одно не перетекает в другое, патологическое – это состояние качественно новое по сравнению с нормальным. Поэтому, как считает Мерло-Понти, нормальное состояние нельзя вывести из патологического, просто изменив знак с минуса на плюс.

Больной теряет то, что всегда присуще нормальному человеку: способность конструировать перцептивное поле, пространство своего тела и т. д. Тем не менее он живет в условиях, которые постоянно требуют от него существования подобного полноценному, и потому он пытается заменить то, что утратил, словно сконструировав все заново. В этом конструировании всегда присутствуют отголоски заменяемой фундаментальной функции, и именно поэтому через исследования патологического, через изучение принципов замещения и конструирования можно понять нормальное состояние.

В изучении восприятия мира как переживания Мерло-Понти привлекает случаи «аномального» переживания: состояния сна, мифологического сознания, мескалиновой интоксикации, шизофренических психозов. Для двух последних он отмечает характерную особенность: человек не может понять мир, который его окружает, его пространство кажется пустым, предметы теряют свое значение. Больной прекрасно понимает, что все объекты восприятия находятся в пространстве, но оно при этом продолжает быть абсолютно пустым.

Мыслитель отмечает, что в подобных случаях расстройство не касается конкретных фактов, все объекты восприятия присутствуют в перцептивном поле. Нарушается восприятие пространства, жизнь перестает представляться в своей целостности как направленность к будущему, как акт выражения. «Мир, – указывает он, – распыляется или рассредоточивается, потому что собственное тело перестало быть познающим телом и охватывать все объекты в одном акте…»[1298]. Познающее тело как воплощенное сознание заменяется телом никак не связанным с сознанием, расколотым, расщепленным. Этот пассаж о воплощенном сознании и теле, впервые заявленный в работах Г. Марселя, будет впоследствии развит Р. Д. Лэйнгом в его работе «Разделенное Я».

Именно утрата целостности является причиной возникновения патологических психических феноменов: ограничивается открытость миру, мир перестает ощущаться в едином порыве, блокируется будущее, и настоящее приобретает характер вечности. Вследствие распада целостности реальность как бы раскалывается на две части: объективную внешнюю и субъективную внутреннюю. Продолжив, можно сказать, что тело как бы перестает отвечать на ситуацию и в соответствии с ней конституировать мир. Утрачивается общий мир, на смену ему приходит мир частный, в котором все произвольно, удивительно и нереально. Мир, тем самым, теряет определенность, пространство между телом и миром становится огромным.

Это личное пространство Мерло-Понти называет антропологическим пространством. Оно не может быть помыслено и тематизировано, поскольку переживается как реальное и существует не как мыслимое, но как очевидное. Именно поэтому, продолжает он, оно не может быть исследовано в рамках картезианской науки, но лишь в рамках феноменологии. Он указывает: «Коль скоро мы принимаем сновидения, безумие и перцепцию как что-то вне рефлексии – а как не сделать этого, если хочешь сохранить какую-либо ценность за свидетельством сознания, без коего никакая истина невозможна, – мы не имеем никакого права уравнивать все опыты в одном-единственном мире, а все модальности существования в одном-единственном сознании»[1299]. Исследователь справедливо замечает, что для того чтобы уравнять все опыты или определить единственно верный, нужно постулировать существование некоего более сокровенного «я» чем то, которое осмысливает сны и безумие, «я», которое располагает подлинной субстанцией сна и безумия.