Николай II. Дорога на Голгофу - Петр Валентинович Мультатули

осматривал ногу у Бэби, а в другой раз — проверял наши комнаты) с молодым помощником, который выглядит прилично, в то время как другие — вульгарные и неприятные. Вся наша внутренняя охрана уехала (возможно, выяснилось, что они воровали наши вещи из сарая)»{923}.

Однако истинные намерения Юровского были совершенно далеки от стремления сберечь имущество Царской Семьи. Совсем наоборот, в своих поступках Юровский руководствовался облегчением для себя задачи присвоения этого имущества, после того как Царская Семья будет убита. Вдумаемся в смысл поступков Юровского: он заставляет Узников отдать все их золотые вещи и прячет их в коробку, а эту самую коробку отдает на хранение Государю. Со стороны можно подумать, что Юровский поступает так из-за благородных устремлений. Но на самом деле комендант Дома особого назначения думает только о сохранности ювелирных изделий (в которых он, как мы помним, знал толк). В самом деле, кто сохранит вещи лучше, нежели их собственные владельцы? Отдай Юровский коробку с драгоценностями кому-либо из охраны или даже из людей ЧК, и ему пришлось бы постоянно волноваться об их сохранности, а здесь он был уверен: золото никуда не пропадет, оно находится в одном и том же месте, и когда Царская Семья будет убита, он сможет спокойно его целиком забрать. Но даже при этом Юровский не отказывает себе в низменном удовольствии унизить Царя и Царицу. Николай II пишет, что Юровский «приходит в спальню проверять целость печати на коробке и заглядывает в каждое окно»{924}.

Императрица Александра Федоровна пишет в своем дневнике: «Коменд. пришел с нашими драгоценностями, запечатал их при нас и оставил их на нашем столе; будет приходить каждый день и проверять, не распечатали ли мы пакет»{925}.

Сам Юровский об изъятии им царского золота писал следующее: «При ознакомлении с арестованными мне бросились в глаза ценности, которые находились на руках, как у Николая, так и его семьи и у прислуживающих: у повара Харитонова, лакея Труппа, а также у врача Боткина и фрейлины Демидовой. <…> Считая, что оставлять ценности на руках не безопасно, так как это может соблазнить того или другого из охраны, я решил на свой страх и риск ценности, находящиеся на руках, отобрать. Для этого я пригласил с собой помощника коменданта тов. Никулина, поручил ему переписать эти ценности; Николай, а также дети громко свое неудовольствие не выражали. Он только просил оставить часы Алексею, так как без них ему будет скучно. Александра Федоровна же выражала громко свое неудовольствие, когда я хотел снять с ее руки золотой браслет, который был одет и закреплен на руке и который без помощи инструмента снять было невозможно. Она заявила, что 20 лет носит этот браслет на руке и теперь посягают на то, чтобы его снять. Принимая во внимание, что такие же браслеты были и у дочерей и что эти браслеты особой ценности не представляют, их оставил. Переписав все эти вещи, я попросил шкатулку, которую мне Николай дал, сложил туда вещи, опечатал комендантской печатью и передал на хранение самому Николаю. Когда я приходил на проверку, которую я установил, Николай предъявлял мне шкатулку и говорил: «Ваша шкатулка цела»{926}.

В этих своих воспоминаниях Юровский, по большевистскому обыкновению, лжет. Он хочет представить, что идея изъятия личных золотых вещей принадлежала ему и что он действовал самостоятельно, в обход официальной власти. В этой лжи Юровского прослеживается все та же общая линия Свердлова о создании мифа непричастности центральной и самодеятельности местной властей. В данном случае Юровский объясняет свои действия опасениями, что кто-либо из охраны может посягнуть на золото. При этом через две недели он хладнокровно снимет с убитых людей то золото, которое он так «благородно» оставил на руках Императрицы и Дочерей, и положит в ту самую шкатулку, которую он так же «благородно» оставил на хранение Государю.

Не вызывает никаких сомнений, что вся эта история с изъятием личных ювелирных изделий была приказана Юровскому к исполнению из Москвы, в преддверии готовящегося убийства Царской Семьи. Изъятие драгоценностей было первым этапом подготовки к Екатеринбургскому злодеянию.

Изменилась ли при Юровском жизнь Царской Семьи к лучшему? На этот вопрос можно однозначно ответить отрицательно. Более того, жизнь Царя и Его Семьи ухудшилась. Сам Юровский вспоминал, что приношения Ново-Тихвинского женского монастыря, разрешенные Авдеевым, он решил прекратить, разрешив доставлять только молоко. По этому поводу к нему обращались доктор Боткин и повар Харитонов, с просьбой возобновить доставку в дом Ипатьева мяса, яиц, масла и так далее. На это Юровский отвечал, что «нужно привыкать жить не по-царски, а по-арестантски»{927}. Эти слова Юровского подтверждаются показаниями послушниц Ново-Тихвинского монастыря Антонины и Марии, которые показали на следствии, что при Юровском они стали «носить только одно молоко»{928}.

Но все же ухудшение жизни при Юровском заключалось не столько в бытовых ограничениях, сколько в той изощренной и мучительной духовной атмосфере, какая установилась для Узников. Уже будучи допрошенными следствием Соколова, некоторые из охранников пытались изобразить дело так, что с приходом Юровского начались пьянки, дебоши и всяческие притеснения Царской Семьи, которых якобы при Авдееве не было. Так, обвиняемый Ф. Проскуряков показывал: «Был уволен и сам Авдеев. Вместо него заступил в начальники Юровский. Помощником его был Никулин. Про порядки в доме и про отношение к Государю и к его семейству со стороны начальства и охраны я могу по сущей совести объяснить следующее. Авдеев был простой рабочий, мало развитой. Бывал он и пьяненький иногда. Но ни он сам, ни охранники при нем ничем, как есть, Царской Семьи не обижали и не утесняли. Юровский с Никулиным держали себя совсем по-другому. При них Царской Семье хуже было. Оба они выпивали у себя в комендантской, и Юровский и Никулин. Бывало, напьются в комендантской, и начнется у них пение. Никулин мог на пианино играть — в комендантской оно стояло. Вот, бывало, Никулин играет, а Юровский свои «шары» (глаза) нальет, и начнут оба орать: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног. Нам не нужно златого кумира, ненавистен нам царский чертог» и т. д. Или, бывало, все поют: «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Мошкин тоже позволял себе иногда петь эти песни, но всегда в отсутствие Авдеева, и Авдеев этого не знал. А эти не стеснялись. При Авдееве никогда женщины не ходили к нам в дом. А Никулин имел, должно быть, любовницу, и она постоянно к нему