Утопия - Марина Дяченко

…Ты боялся, что я разучусь жить с людьми? Смешно, Пан, с ними просто. Иногда слишком просто. Кроме того, во мне никто не нуждается. Во всем мире. Дети? Витальке двадцать пять, он ровесник твоего прихода… Ромке восемнадцать. Но Виталька хоть звонит иногда… Внуков нет… Оба не торопятся, зачем им это — семья, дети… Пан, знаешь, что мне кажется? Мне кажется, ты испугался собственного предназначения. Ты отступил от нас в угоду призраку, в угоду тени, видимой тебе одному.

А я нуждаюсь в тебе ежечасно. Я человек диалога. Вот люди монолога, такие, как Алекс, например, вполне могли бы общаться с тобой только в беседках. Еще эти беседки можно было бы построить на высоких гладких столбах, например… Чтобы, добиваясь твоего общества, они совершали столь милые их сердцу усилия — на грани возможного…

— Всегда с тобой, — сказал Пандем из глубины зеркала.

Арина улыбнулась. Кивнула.

— Может быть, Ким? — спросил Пандем снова — как показалось Арине, не очень уверенно.

Арина покачала головой:

— Я слишком ценю Кима, чтобы просто так жить с ним бок о бок. Отношения между мужчиной и женщиной предполагают некую разность потенциалов… Направленное действие — завоевание, например. Попытка дотянуться. Или, наоборот, опека… попытка подтянуть к себе… Пан, мне совершенно не нужен один мужчина рядом. Каждый день я вижу много мужчин, любой из них устраивает меня как собеседник. Голая физиология — не причина, извини, чтобы поступать наперекор собственной природе, гормональные проблемы решаются иначе… Может быть, ради интереса переселиться, пожить в чужом слое? Ощутить себя чужачкой, испытать одиночество, сбить коленки в поисках понимания?

— Ты, кажется, только что иронизировала насчет голых столбов и усилий на грани возможного…

— Ты прав.

— Спроси себя — зачем я тебе нужен?

— Что за странную, извращенную привычку ты пытаешься мне скормить… Какой смысл говорить с собой? Спрашивать, заранее зная ответ? А не зная ответа — зачем спрашивать?

— Это вполне человеческая привычка — разговаривать с собой. Задавать вопросы.

— Ты намекаешь, что я не вполне человек?

— Ты знаешь, на что я намекаю.

— Я симбионт, — Арина подняла руки, убрала с плеч волосы. — Мне нравится быть твоим симбионтом, Пан. Ты — мой мир, упорядоченный, устойчивый, доброжелательный мир, от которого я не намерена отказываться ни под каким предлогом… В конце концов, я плачу тебе любовью за любовь — что в этом странного?

— Ма, я хочу пожить в красном слое, — голос Юльки транслировался специальным устройством во внутреннее ухо Виктории Викторовны. — С пацанами едем через полчаса.

— Ты никуда не поедешь, пока я не поговорю с Пандемом, — привычно отозвалась Вика.

— Я с ним говорила пятнадцать минут назад! — теперь в голосе дочки было раздражение.

— А школа?

— А что, в красном слое школы нет?

— Поезжай, — сказала Виктория Викторовна. — Можешь вообще не возвращаться. Можешь поселиться там, в красном слое, там тебе самое место. Будешь боксершей.

И чуть сильнее сжала зубы, разрывая связь. До ее собственной встречи с Пандемом оставалась еще гора работы, которую, кроме Вики, никто не сделает; конечно, дети теперь взрослеют быстро, но не до такой же степени! Помнится, в Юлькины годы она была…

А что, собственно, она делала в Юлькины годы? Ну, играли в оборону Трои… Слушалась родителей? Вряд ли. Вопрос, слушать или не слушать родителей, был особенно актуален в допандемные времена: иногда от его решения зависела судьба и часто — жизнь…

А ведь мы были куда более инфантильны, чем они, подумала Виктория с удивлением. Играющие мальчики и девочки — с утра до ночи. Учились, играя, любили, играя, и вот доигрались…

Следующая мысль должна была быть очень неприятной, но Виктория Викторовна умело ее отогнала.

Она успела распланировать еще полтора цикла, потом перекрыла энергию и вышла под зеленоватое — в это время дня солнечные лучи автоматически фильтруются — небо. В кафе на углу сегодня работали дети — полуголая девочка-африканка с серебристой высокой прической и мальчик Юлькиных лет, смуглый, бритый наголо, с приклеенной к затылку «игралкой». Надо же, подумала Виктория Викторовна. Нормальные дети, вот работать им интересно…

Мальчик — у него на лбу было выведено имя, Юрчик — тут же набросил ей меню. Вика ткнула пальцем во флажок — букву своего вкуса, долго разглядывала цветные таблицы, по которым следовало самому составлять формулу синтеза; вздохнула, щелкнула крышечкой. Юрчик стоял перед ней, ритмично покачиваясь — вероятно, «игралка» его развлекала, транслировала в подростковый мозг неведомые посетителям ощущения, образы…

— Что бы ты посоветовал мне на «би»? — спросила Вика с не вполне уместной улыбкой. Пандем уверял — и ей самой иногда казалось, — что с детьми следует разговаривать без сюсюканья. Но сладковато-игривая интонация прорывалась сама собой.

— Спросите Пандема. — Юрчик дерзко улыбнулся в ответ. Вика подумала, что Пандем, вероятно, надает наглецу по ушам в ближайшую же встречу в беседке.

— Пандем просил передать, что ты сделаешь это лучше, — сказала Вика уже серьезно. Юрчик смутился — сообразил, видимо, что ляпнул лишнее. Покраснел, шлепком выключил «игралку» на бритой голове:

— Можете заказать зеленовато-желтый Фа. Для «би» в июле, в полтретьего дня — нормальный комплекс. И красное вино, если хотите.

— Хорошо, — сказала Вика, и Юрчик удалился. Вика пожалела, что разговор у них получился дурацкий и доверия теперь не выйдет — а она хотела спросить этого симпатичного, в общем-то, пацана, что за сила заставляет его работать летом в кафе, когда можно, например, рвануть с друзьями в красный слой, и никто из взрослых не сможет тебя остановить…

А можно и вовсе спросить его, зачем официанты в кафе, где достаточно просто ткнуть пальцем во флажок и вытащить поднос из автомата. А Юрчик, слегка обидевшись, ответил бы, что, во-первых, это не так-то просто, а во-вторых, у него здесь психологическая практика, человек, приходящий в кафе, желает встретить тут тоже человека…

Вика потерла переносицу. Общая проблема — бесконечные внутренние диалоги. Пандем, уходя, оставил лакуну; ее приходится забивать всяким мусором, вроде вымышленных разговоров с бритым Юрчиком-официантом. Кстати, откуда традиция писать имена на лбу? Оттуда же. Никому неохота слушать, как к тебе обращаются просто «мальчик»…

Юрчик молча принес заказ; зеленовато-желтый Фа состоял из трех блюд и в самом деле был вполне «нормальный», как выразился мальчик. Вино проскользнуло внутрь бесследно, как прохладная вода; не почувствовав тяжести, Вика поднялась из-за стола, кивком поблагодарила Юрчика и направилась к транспортерам.

Любимая беседка Виктории Викторовны была выстроена в парке — ее нелегко было найти, если не идешь на встречу с Пандемом. Каменная башенка в зарослях каких-то экзотических лопухов высотой в человеческий рост; Вике пришлось пригнуться в дверях.

Внутри было темно. Сверху, из окошка в потолке, падал круглый луч зеленоватого солнца. На бесформенном кресле можно было сидеть, а можно было лежать; экрана не было. Вика терпеть не могла беседки с экраном.

Она легла на спину. Вытянула руки над головой. Потянулась. Сладко хрустнули суставы.

— Где она сейчас?

«В красном слое, в тамбуре. Решают проблему, чем будут платить за переход».

— Ну, что ее ждет? Ее там унизят? Совратят? Обругают?

«Перестань. Пошатается по местным достопримечательностям, посмотрит гладиаторские бои… Ты знаешь, подлинные асоциалы живут в глубине. На поверхности — сплошь экскурсоводы. Им интересно жить за счет туристов».

— Главный вопрос… Они туда поперлись только из любопытства или?..

«Никаких „или“. Ей не о чем разговаривать с тамошними аборигенами. Ну и она, прости, слишком деликатная, чтобы реализовать себя в красном слое».

— Ну и слава богу. — Виктория Викторовна села, нащупала сигарету в кармане, щелкнула пальцами, закурила. — Что Шура?

«Плохо».

— Ну так помоги ему! Пандем ты или кто?

«Он сам».

— Тем лучше, — Виктория Викторовна смотрела, как тает дым в зеленоватом солнечном столбе. — Юрчик подкинул зеленовато-желтый Фа… Что могло быть лучше?

«Юрчик взял высоко. Вся желто-зеленая гамма, но ниже. Впрочем, разница в таких нюансах, что твой язык и не уловил бы…»

Виктория Викторовна хмыкнула.

ГЛАВА 19

На третье утро после своего восьмидесятивосьмилетия Андрей Георгиевич Каманин заплыл на далекий остров, вот уже несколько лет служивший ему беседкой.

Зеленый берег казался совсем близким, хотя вплавь до него было полтора часа пути, если быстро, и два с половиной, если медленно. На острове не было ничего, кроме камней; правда, камни будто пытались скрасить разочарование случайного робинзона таким разнообразием форм и расцветок, что Андрей Георгиевич, хоть и мог обойти остров по периметру за три минуты, хоть и бывал здесь раз сто — не уставал находить новые «скульптуры» и удивляться новому рисунку на облизанных морем сколах.