Утопия - Марина Дяченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне восемьдесят восемь. Я прожил почти вдвое больше, чем мой отец.
«Ты плохо себя чувствуешь?»
— Наоборот… Я чувствую себя лучше, чем когда мне было пятьдесят. Мне постоянно чего-то хочется — двигаться, жить… Я планирую работу на пять лет вперед… Вот этот план меня и беспокоит, Пан.
«Ты боишься?»
— Что, если я попрошу тебя не дать мне умереть? Нет, погоди… По-другому… Сколько стариков и старух из тех, что умирают ежегодно… Сколько из них просят тебя сохранить им жизнь?
«Андрей…»
— Я догадываюсь — они просят все. С точки зрения любого человека — это свинство, что он должен умереть. Земля не обеднеет, если кто-то один поживет еще хотя бы лет десять. У всех дела, у всех работа… У лентяев — удовольствия… Это затягивает, день за днем, год за годом… Когда третьего дня мне исполнилось восемьдесят восемь — да я холодным потом покрылся, Пан!
«Ты будешь жить еще долго, я тебе обещаю. Минимум до ста».
— Мы, наше поколение… Может быть, последние из тех, кто помнит мир, каким он был.
«Ты преувеличиваешь. Твои дети тоже помнят».
— Да, да… Наверное. Я не о том. Мы утешаем себя: я сделал… построил… оставил… написал… это не умрет, когда я умру. Мои дети родят внуков, а они — своих детей. Они будут похожи на меня. Они будут меня помнить. Я не умру…
«Но это в самом деле так».
— Тебе легко говорить, Пан… Извини, я сумбурно… Видишь ли, когда человек медленно угасает, вот как мой отец… особенно если ему при этом нет и пятидесяти… это ужасно. Но я чувствую себя слишком нужным, слишком сильным, как бы сформулировать… Я привык жить, Пан. Похоже будет… Это будет похоже на убийство. Ты меня убьешь.
Андрей Георгиевич замолчал. Две чайки медленно прошли над его головой — два силуэта с неподвижно распростертыми крыльями.
— Я не решился бы всего этого тебе сказать на берегу. Я три дня собирался, чтобы все это тебе сказать.
«Я знаю. Андрей, всякий раз, когда кто-то умирает — я умираю вместе с ним. Если ты видишь меня смертью с косой, аккуратно подкашивающей старую траву…»
— Нет, Пан. Нет, что ты.
«Знаешь, какое оптимальное отношение человека и смерти? Человеку приятно знать, что смерть есть, но к нему и его близким она отношения не имеет. В мире без смерти человеку скучно. В мире, где смерть вездесуща, человеку страшно».
— Ерунда. Мир без смерти больше всего устраивает человека. Ты сам говорил.
«Да, я говорил… Помнишь, как ты с Ромкой? Он был еще маленьким? „На него она взглянула, тяжелешенько вздохнула, восхищенья не снесла и к обедне умерла“.»
— Не помню, — признался Андрей Георгиевич. — Черт, не помню… столько всего было…
«Шуркина свадьба. Ты читал Ромке сказку».
— Нет, не помню… Жаль. Пан… Ты все помнишь? Каждую секунду из моей жизни?
«Да».
— Могу я тебя попросить… В последние минуты напомнить мне что-то… по-настоящему ценное?
«Ах, Андрей, у тебя какой-то похоронный психоз, все из-за этой дурацкой идеи воткнуть в пирог восемьдесят восемь свечей…»
— Пообещай мне, Пан. Пожалуйста.
«Бог с тобою, золотая рыбка… Если тебе так хочется — пожалуйста, обещаю».
* * *Пять лет назад Алекс Тамилов узнал, что Пандем позволил смерть. Необходимость этого — и готовность к этому — зрела год за годом; Алекс был одним из тех подвижников, кто день за днем, ничего не боясь и ни на что не надеясь, подталкивал Пандема к этому шагу.
Когда стало известно, что группа альпинистов-экстремалов (два парня и девушка), некоторое время назад шумно объявившая себя «без Пандема», в полном составе погибла на подступах к какому-то пику, не такому уж и сложному для восхождения, Алекс впервые за много лет узнал, что такое настоящий шок.
Он нашел в себе силы выйти в эфир и сказать всем, кто ему верил, что это не глупая смерть, как считают многие. Что это не идиотская смерть и не самоубийство — это подвиг человеческого духа. Будучи смертным, все равно идти вверх — достойно человека. Все умрут, сказал тогда Алекс. Важно — как умрут…
Алекс получил тогда много ответов, и самых разных. Большая часть респондентов предлагала Алексу взять собственного сына и отправить его в какое-нибудь восхождение «без Пандема». Послания были очень эмоциональны, но Алекс не удивлялся. Ну и не обижался, разумеется.
Внутри — в душе — он был потрясен не меньше, чем все эти возмущенные люди. Потрясение обернулось первым за многие годы разговором с Пандемом.
— Они что, долго умирали? Просили тебя о помиловании?
«Нет. На них сошла лавина. Они почти ничего не успели».
— Почти?
«Парни вспомнили обо мне. Девочка вспомнила о матери».
Алекс сидел на неподвижной карусели посреди пустого — пять утра! — парка развлечений. Серебряные грави-гондолы на страховочных цепочках свисали, будто щупальца дохлого осьминога.
— Ты мог удержать лавину?
«Она должна была там сойти в тот момент согласно естественным законам».
— Ты мог удержать лавину?
«Мог».
— Тогда почему?..
«Я пообещал им, что не стану принимать участия в их судьбе ни при каких обстоятельствах».
— И не мог нарушить обещания?
«А кем считают тех, кто нарушает обещания?»
— Значит, ты вернул смерть…
«Я ее не отменял… То, о чем ты говоришь, — всего лишь право попасть под лавину. И только для тех, кто действительно этого хочет».
Алекс подумал о Шурке. Они давно не общались. Жили, как чужие люди.
— Значит, я был прав. Ты признал мою правоту. Ты — пусть косвенно — признал мою правоту, Пандем…
«Три трупа — зато ты прав».
Алекс ударил кулаком по серебряному борту. Гондола качнулась в воздухе.
«Да, Алекс. Человеческая личность, оказывается, реализует себя иногда непредсказуемыми путями… Теперь у них есть эта возможность — не просто карабкаться на гору, не просто кататься на волнах, не просто лететь за ветром… А радостно сознавать, что на этом пути они могут сдохнуть. А за ними, наркоманами риска, идет армия подражателей и поклонников — тех, которым риск сам по себе не нужен, но которым желательно позерствовать, производить впечатление, которым нужно выглядеть особенно, пусть даже в собственных глазах… Кстати, еще месяц назад твоя внучка ругала меня на чем свет стоит за то, что я не запрещаю охоту. Она не понимает, видите ли, что за мотив движет взрослым мужчиной, убивающим живое существо ради развлечения… Диапазон, Алекс. У Юльки нет органа, чтобы понимать это. Но я-то понимаю и тех, у кого такой орган есть…»
— Значит, ты вернул смерть.
«Я давно с тобой не спорю».
Тогда, пять лет назад, посреди пустого парка на неподвижной карусели, Алекс ощутил вдруг себя пустым и старым. Это было новое чувство — до того им владела попеременно то жажда действия, упругая, как проволочный чертик, а то вдруг тоска, гнущая к земле и выжирающая внутренности; обе были привычны, обе обладали, в общем-то, созидательной силой, и сменяли друг друга ритмично, как день и ночь. Новое — пустота — заставило Алекса поднять глаза к луне и в ужасе воззриться на белый диск, давно заселенный энтузиастами.
— Зачем мне жить, Пандем?
«Не мое собачье дело. Думай сам».
…После того разговора прошло пять лет; Алекс жил, как улитка в раковине, брезгливо отстранившись от окружающего мира. Ему не раз и не два предлагали снимать боевики: по всему миру не угасала мода на визео-катастрофы, визео-потрошилки, визео-костедробилки. Алекс отказывался; единственным человеком, с кем он хотел и мог общаться, оставалась Александра — вечно занятая, ироничная и прохладная, своя до кончиков ногтей, понимающая Алекса куда лучше Пандема — так, во всяком случае, ему казалось — но не лезущая в душу, не желающая менять ни Алекса, ни окружающую жизнь.
А жизнь опять менялась; сидя в своей скорлупе, он замечал это всегда с опозданием. Спохватился, когда оказалось, что так называемые беседки уже давно и естественно вписались в городской ландшафт. Что с Пандемом уже никто не говорит «потоком» — только «встречами» в беседках. Что дети на улицах стали куда свободнее в выражениях… и осторожнее в поступках… во всяком случае, трехлетние малыши уже не болтаются на веревочных лестницах в двадцати метрах над землей, но спокойно возятся в песочнице под присмотром нянек…
— От Шурки ушла жена, — сказала Александра в одно прекрасное утро.
Алекс спросил себя, что он чувствует по этому поводу, — и обнаружил, что ничего. Люди давно живут вполне автономно: вместе, порознь — какая разница. Нет ни экономической, ни психологической, ни социальной надобности для существования семьи: сошлись, разбежались…
— Хотела с тобой поговорить, — сказала Александра. — По поводу Юльки.
— А что с ней? — спросил Алекс по инерции.
