Таис Афинская - Иван Антонович Ефремов

— Хватит. Игра окончена! — вдруг рассмеялась афинянка. — Вставай. Теперь десять раз подумай, прежде чем что-нибудь рассказывать Иране.

— О госпожа, ты пошутила! Ты не сердишься?

— Сержусь! Но не могу больше мучить тебя. И его, — она показала за угол постройки, где белей мела стоял старший сын Ройкоса — сжался, готовый к прыжку.

— Я могу идти? — спросила девушка, нагибаясь, чтобы поднять хитон.

— Иди! И вот тебе на память! — Таис так шлепнула няню, что на коже отпечатались пальцы, и девушка взвизгнула. Эрис отвесила ей второй шлепок и толкнула в спину. Девушка помчалась в отведенное женщинам помещение.

— Не стой будто потерянный, — сказала Таис сыну Ройкоса. — Будь мужем, иди и утешай.

Юношу как ветром сдуло.

— Ты ударила ее до слез, — укорила Эрис.

— Не знаю, у кого будут слезы, — ответила Таис, дуя на пальцы, — такая крепкая девчонка! А теперь, моя милая Эрис, займемся тобой.

— Ты сегодня царствуешь, о львица, — пошутила Эрис, с некоторой опаской поглядывая на подругу.

— В львицу сейчас превратишься ты, — пообещала Таис и повела подругу в свою каморку, дверью выходившую на рулевой помост, а не в кормовое помещение, оборудованное на время плавания для женщин.

— Стань передо мной и держи зеркало. Нет, не так, поверни к себе! Закрой глаза!

Эрис повиновалась, зная любовь Таис к неожиданным и всегда занятным выходкам.

Таис достала тщательно запрятанную коробку чеканного серебра, извлекла диадему в виде двух змей, сплетенных из проволоки зеленого золота. Головы пресмыкающихся, расширенные, как у Нага в храме Эриду, расходились наперекрест, и каждая держала в разинутой пасти шарик сардоникса — полосатого, белого с черным агата. Афинянка надела украшение на голову Эрис. Оно пришлось впору — и не мудрено. Его сделали по заказу Таис лучшие мастера Александрии за три дня. У них вместо диадемы или стефане получилась корона некой эфиопской царевны.

— Теперь смотри!

Эрис не сдержала возгласа удивления.

— Я велела глаза сделать сапфировыми, в цвет твоих, а не из рубина, как на амулетах еврейских красавиц, — сказала довольная Таис.

Диадема удивительно шла к черным волосам и темно-бронзовой коже подруги.

— Это мне? Для чего?

— Я подумала об этом еще в Александрии. Я не сказала тогда. Мы едем в страны, куда люди с таким, как у тебя, цветом кожи попадают или рабами, или гостями царского рода. Так вот, чтобы тебя не принимали за рабыню, ты будешь носить украшение, возможное только для очень высоких особ. Помни об этом и ходи царевной. А вместо варварского ожерелья из ядовитых зубов Нагов…

— Я не сниму его! Этот знак отличия драгоценнее всякого другого!

— Хорошо, только надевай наверх вот это. — Таис достала из шкатулки и застегнула на шее Эрис ожерелье из небесно-голубых бериллов.

— Ты отдаешь мне дар главной жрицы Кибелы? — воскликнула Эрис.

— Пока ты носишь его, никто не усомнится в твоем положении. Это истинно царская вещь!

Наконец настал момент, когда приблизился Кипр. Афинянка прижала руки к груди — признак особенного волнения. Корабль подходил к родному уголку Внутреннего моря, пусть удаленному, но похожему на все другие острова Эллады. После стольких лет, проведенных в чужих странах, наступил час свидания с родиной. Вершина Олимпа Трехзубчатого, обычно скрытая за облаками, выступила четко над синей дымкой покрытых дремучими лесами гор. По распоряжению Таис начальник корабля не пошел в многолюдный Патос, а обогнул Северный мыс и вошел в Золотой Залив, где находились владения друзей афинянки.

Лучезарный воздух, лазурная бухта, амфитеатром врезанная в пурпурные холмы, переносили Таис в родную Аттику. Каменная пристань, белая дорога в гору, на уступах которой расположились окрашенные розоватой глиной домики под кипарисами, платанами и раскидистыми соснами. Чистая струйка источника, падавшего с высоты в плоский бассейн на берегу, разбиваясь в мелкие капли. Выше домов шли полосы темной зелени миртовых зарослей, испещренных белыми цветами, признаком жаркой половины лета. Неповторимый аромат морского берега в солнечный летний день будил детские воспоминания о жизни в аттическом селении под нежной опекой взрослых. И Таис, отправив назад корабль с благодарственной запиской Птолемею, как бы окунулась в детство.

Каждый день вместе с Ираной, ее няней и Эрис они уплывали на западную сторону бухты, защищенную длинным мысом, вползавшим в море, будто хребет дракона. Купались до изнеможения, лазали на скалы, жевали любимые в детстве сладкие коричневые рожки и обстреливали друг друга их твердыми, с металлическим отливом зернами. У друзей Таис оказалась целая стайка девчонок от восьми до двенадцати — свои дочери и племянницы, дети слуг и рабов. По стародавним обычаям они все играли вместе: бешено носились в пятнашки, плели венки и плясали неистовые танцы, опоясанные гирляндами, под знойным солнцем или, совсем нагими, под яркой луной; ныряли, пытаясь найти уголок с уцелевшими от ловцов кустиками кроваво-красного коралла. Или в ночи полнолуния соревновались, кто дальше заплывет по лунной серебряной дорожке с чашей в руке, чтобы совершить возлияние Тетис, Посейдону и Гекате.

Таис и Эрис принимали участие в этих забавах, будто тринадцатилетние — таинственный возраст, когда в телах девочек наступало равновесие в развитии всех сторон и Гея-Земля пробуждала силы ясновидения и бессознательного понимания судьбы, когда крепнут связи с Великой Матерью, Артемис и Афродитой.

Иногда Таис и Эрис брали небольших, но крепких лошадок кипрской породы, хорошо лазавших по горам. После гибели Боанергоса афинянка больше не хотела приобретать собственного коня. Или, как некогда в Экбатане с Гесионой, поднимались пешком в горы по крутым тропам, выбирали сильно выступающую скалу, нависшую в воздухе на страшной высоте, и располагались на ней.

Эрис высота опьяняла. Сверкая глазами, запрокидывая голову, черная жрица пела странные песни на неизвестном ей самой языке, выученные в раннем детстве в храме, а может быть, еще раньше на забытой теперь родине. Без конца и начала тянулась печальная мелодия, и вдруг вспыхивали созвучия слов, полные страсти и гнева, и возносились в ясное небо, как вопль о справедливости. Ноздри у Эрис раздувались, сверкали зубы, дико темнели глаза. Внутри Таис все начинало отвечать этому порыву. От колдовской песни хотелось встать на край утеса, широко раскинуть руки и броситься вниз, в темную зелень прибрежных лесов, отсюда казавшуюся мшистым покрывалом.

Таис не боялась высоты, но дивилась хладнокровию Эрис, которая могла стать спиной к пропасти на самой кромке обрыва и еще показывать подруге на что-нибудь увиденное.

Вооруженные копьями, они отправлялись и в более далекие путешествия. Таис хотела дать почувствовать подруге все очарование лесов и гор Кипра, схожего с природой милой сердцу Эллады.

Рощи раскидистых сосен с