Красное на красном - Вера Викторовна Камша

– Может быть, укрепить стражу у обходной тропы?

– Я думал об этом. – Харатана вопрос чужака отнюдь не обидел. – На первый взгляд, нужды в этом нет, но я говорил с Мильжей. Он поставил там вдвое больше людей, чем прежде.

– Бириссцы встревожены, я это вижу.

– Тот, кто прислал сюда волосы мертвых и посадил ведущего лапу на покрытого его же плащом козла, знал, что делает. Бириссцы ждут беды, и это хорошо, потому что моим соплеменникам нравится думать, что талигоец испугался. Они пируют и поют. Это глупая радость и глупая гордость, но я ничего не могу с ними поделать.

– Я пытался понять, о чем пели перед тем, как вы поднялись на стену, но не мог. Красивая песня, только невеселая.

Иноходец попробовал изобразить мелодию; пел он всегда плохо, но кагет узнал.

– Старая песня. – Машир пошевелил губами, подбирая нужные слова. – Он любит ее и всегда будет любить, но они не могут быть вместе. Они рождены под разными звездами, и она любит другого. Он запретил себе думать о ней, но завтра будет битва, и он не может не вспоминать. Он смотрит на небо и думает о ней и о смерти, которая заберет и его жизнь, и его любовь.

– Мне отчего-то так и показалось.

Давным-давно умерший кагет, сочинивший вечную песню, смотрел в небо. Талигоец, пытаясь спорить с судьбой, глянул вниз. Там не было ничего, кроме тумана. Как же люди похожи! Он тоже запрещает себе думать о Мэллит. Он тоже любит и тоже заберет свою любовь в могилу. Не с ним первым случилась подобная беда, такое бывало тысячу лет назад и будет снова и снова…

– Когда-то мне чудилось, что поют обо мне, – задумчиво проговорил Машир, – теперь все забылось. Жизнь оказалась длиннее любви. Постой… Что-то не так!

Робер перегнулся через стену, но не увидел ничего, кроме подползшей чуть ли не к самым воротам туманной волны.

– Не здесь – там!

Эпинэ послушно обернулся – вдалеке вниз по склону катились странные зеленоватые огоньки, затем что-то блеснуло оранжевым, и почти сразу же раздался грохот. Машир бросился к лестнице, Робер последовал за ним, но харатан крикнул:

– Оставайся здесь и готовь пушки!

2

Дик до последней минуты боялся, что его оставят с Савиньяком и Вейзелем, но Ворон ничего не сказал, и юноша, как и другие скалолазы, одетый в черное, пошел с кэналлийцами. Он не боялся. Почти. Главное – не смотреть вниз и тщательно проверять, куда ставишь ногу. В Надоре Ричард гордился своим умением лазать по окрестным утесам, но что такое настоящие горы, понял только в Сагранне. Сегодня решалось, годен Ричард Окделл хоть на что-нибудь или нет. Ни смерти, ни увечья он не опасался, а вот опозориться на глазах своего эра и кэналлийцев… Вейзель посоветовал юноше предоставить скалолазам делать свое дело и подождать, пока не придет черед приличных людей, но Ричард в ответ нагрубил. Он поступил глупо, ну и пусть, только б не забыться, не поставить ногу на осыпь или ненадежный выступ. Стена не такая уж высокая, щелей и трещин в ней предостаточно, та скала, на которую они забирались в лагере, намного круче.

Два месяца в тайной горной лощине не прошли зря. Алва вспомнил о своем обещании лично взяться за обучение оруженосца и принялся за дело – на взгляд ученика, даже слишком ретиво. Шпагой дело не ограничивалось, эр гонял Дикона безо всякой жалости, заставляя делать вещи, мало подобающие Человеку Чести. Теперь юноша лазал по скалам не только днем, но и ночью, умел правильно падать и подниматься, знал, куда и как ударить ножом, чтобы человек не успел поднять тревогу. А вот стрельба Дику не давалась, особенно на звук и левой рукой. Оставалось утешаться тем, что это вообще мало у кого получалось. С фехтованием дело обстояло лучше, но ненамного. После того как Алва в очередной раз «заколол» Савиньяка, принимавшего поражения совершенно беззлобно, юноша понял, что с эром ему никогда не справиться.

Странное дело, теперь это почти не волновало. Ричарду приходилось несколько раз на дню напоминать себе, что Ворон и иже с ним – враги, и освобождение от Олларов начинается с их военного разгрома и голода. Увы! Юноша раз за разом ловил себя на том, что хочет совершенно другого, а именно победы!

Армия любила своего Первого маршала и верила ему – для Дика это стало настоящим открытием, но дело обстояло именно так. Тот же Эмиль, хоть и спорил с Алвой, признавал его первенство, а ведь Савиньяки были Людьми Чести! Юноша несколько раз порывался поговорить с генералом, но опасался выдать Штанцлера и Катари, а время шло. Чувствовать себя волчонком на псарне становилось все труднее. Когда все готовы к бою, не сомневаются в успехе и верят в счастливую звезду своего вожака и друг в друга, очень трудно не поддаться общему порыву. Все ждали, и Дикон ждал вместе со всеми. Наконец появился куда-то исчезнувший Коннер, с довольным видом доложил, что все готово, и опять пропал.

В тот же вечер Рокэ собрал тех, кого два месяца гонял по окрестным скалам.

– Начинать нам, и начинать сегодня. – Ветер с ледников трепал черные волосы маршала. – Пойдем двумя отрядами: первый веду я, второй – полковник Бадильо. Наше дело – перерезать тех, кто караулит камни для сброса. Вряд ли там держат больше чем по двадцать-тридцать человек с каждой стороны ущелья, так что управимся. Потом займемся верхними пушками. Всё. Те, кому снились дурные сны, могут не идти.

Сны Дику снились, правда, понять, дурные или нет, юноша не мог. Он видел то закатную башню и кружащих над ней птиц, то галереи и переходы Лаик, то смеющуюся Катари, которая, едва он ее касался, в кого-то превращалась или исчезала, а в ночь перед самым штурмом юноша оказался в Надоре. Над двором, едва ли не задевая сонные булыжники, носились ласточки, окно в Гербовой башне было распахнуто, и в нем отец, одетый в цвета Ариго, обнимал мать. Ричард никогда не видел родителей такими. Подглядывать было стыдно, но юноша не удержался, подобрался поближе и понял, что обознался, – у окна стояли Ворон и бакранская девушка, на шее которой горел алый камень. Точно такой, как тот, что Алва подарил Катари.

– Вам, юноша, никогда не будет везти в игре.

Маршал улыбался, а в глазах девушки блестели слезы. Ричард присмотрелся – драгоценный камень на белой шее оказался кровью. Не ее – Ворона,