Письма. Том III (1936) - Николай Константинович Рерих

Еще раз хочется напомнить Клайд: когда картины соберутся в Тульсе, то пусть она выберет себе на память — в память дара ее и ее мужа на «Урусвати».

Дорис вернется к своему дому в момент самой усиленной борьбы избирательной. Всегда будем рады слышать, с кем ей приходится встречаться, — всюду можно сеять светлые зерна, и всюду найдутся молодые души, стремящиеся к добру.

Вы будете рады узнать, что во многих странах именно теперь вспыхивают новые группы, новые культурные дела — издательства, журналы, съезд и прекрасные планы будущих построений. Радостно видеть, как даже в малых городах объединяются светлые души и каждая группа в своем направлении вносит в общую чашу ценное добавление. Недалеко то время, когда будет возможно их более тесное объединение. Уже и теперь Латвия сносится с Югославией, Литвой, Эстонией и Дальним Востоком, Литва с Парижем, и т. д. Как только удастся освободиться от темных предателей, можно будет приступить к еще большему объединению.

Шлем Вам всем наши лучшие мысли и радуемся Вашему духовному единению и прекрасным устремлениям.

Сердцем и духом с Вами,

Р[ерих]

158

Н. К. Рерих, Е. И. Рерих — З. Г. Лихтман, Ф. Грант, К. Кэмпбелл и М. Лихтману

6–7 сентября 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]

№ 98

Родные наши З[ина], Фр[ансис], Амр[ида] и М[орис], хотя и с опозданием, получили Ваши письма от 13 по 18 авг[уста]. Прав был Стокс, когда говорил, что главное преследование преступников должно быть за нарушение доверия — брич оф трест. В конце концов, не только сам преступник, но и обе преступницы и их адвокаты, все прежде всего повинны в нарушении доверия. Мы все верили им, ибо без доверия невозможно никакое общественное дело, а они употребили во зло все наше доверие. Если рефери будет человек, а не робот, если он примет во внимание всю моральную сторону дела, тогда, конечно, вся справедливость восторжествует; но если он, чего Боже сохрани, оказался бы просто роботом, то, механически [под]считав, какими голосами Леви по доверию нашему нашими же голосами нас же исключал из шерхолдеров и все перевел себе, а потом на свою жену, соединив все семь шер в одну, — робот скажет, что Леви имел большинство голосов. В этом-то и будет самое страшное нарушение доверия, если доверенный использует доверенное ему право в свою пользу. Обычно во всех судах более всего каралось подобное брич оф трест, ибо это есть преступление против всего достоинства человеческого. Понимают ли все наши адвокаты, что главная основа всего дела не в механических подсчетах, но в моральном аспекте? Если они это понимают, то у них найдется и достаточно справедливого энтузиазма. Но если они также ограничатся лишь механическими, подстроенными врагами детальностями, то какой же справедливости тогда можно ожидать.

Очень хорошо, что Вы ярко помните и все обстоятельства восьмого декабря 1924 года. Хорошо, что все происходило открыто при всех нас. Вы помните, как справедливо Вы все тогда возмутились, узнав, что Хорш для каких-то своих, по обыкновению, текникалитис[499] потребовал моей подписи. Ведь и у Вас впоследствии он скоропостижно и неоднократно требовал каких-то подписей, даже не давая времени на прочтение самого документа. И в данном со мною случае он действовал, уже будучи моим доверенным. Затем после разговора с Зиной он принес письмо свое с собственноручной подписью, ликвидирующее все ранее подписанное, и сообщил, что все те бумаги уничтожены. Ведь это сообщил мне он опять-таки как мой же доверенный. Если из происходящего сделать вывод, что доверенным вообще не нужно верить, то какой же смысл будет каждой доверенности? Если доверенный начнет манипулировать в свою пользу какими-то им же выдуманными техническими подробностями, или фотостатами, или подписями, то ведь в этом будет особо неслыханное преступление. Оказывая доверие своему же доверенному, мы не только не нарушали никаких законов, но таким доверием мы подтверждали законы Божеские и человеческие. Вы пишете, что кто-то сказал, что формальный документ Хорша, ликвидирующий все бывшее до 8 декабря 1924 года, «может помочь в деле, а может быть, и не может помочь». Спрашивается, какой же такой еще больший документ требуется от своего же поверенного, ведь в этом собственноручно подписанном Хоршем документе он ясно говорит, что все ликвидировано и он рад сообщить мне об этом. Если же доверенный уже с 1924 года замышлял мерзкое преступление и таил его до середины 1935 года, то и адвокаты, и судьи, и все общественное [мне]ние должны же, наконец, увидеть, какой волк прикрывался овечьей шкурой. Неужели же и Вы, и мы не можем сказать, что никто из нас не отдавал Хоршу наших шер для того, чтобы он пользовался ими именно против нас же? Адвокаты сказали Вам, что моя телеграмма о том, что я наших шер не дарил и не отдавал в собственность Хорша, недействительна. Но ведь не каждый же человек физически может оказываться присутствующим в день суда. Существуют же различные аффидевиты, заверенные местными властями. Вы знаете все многочисленные причины, препятствующие моему приезду в настоящее время. Не могут же адвокаты иметь настолько глухое ухо, чтобы не распознать всю основательность этих причин? Неужели же они думают, что все эти причины иллюзорны, но в таком случае, значит, они не верят и всем Вам, которые об этих причинах свидетельствуете. Идя тем же порядком далее, ведь можно додуматься до того, что для кого-то было бы наибольшим благополучием сесть в тюрьму!!! Ведь такой предполагатель, вероятно, упускает из виду всю скорбную эпопею Линдберга, который, имея огромнейшие средства, будучи широко поддержан как национальный герой, претерпевший ужаснейшее преступление, все же не был достаточно поддержан общественным мнением в самую тяжкую для него минуту и принужден был бежать из своей страны!!! Что же можно ожидать в других случаях, когда не будут в наличности все те преимущества, которыми обладал Линдберг?! Если кто-нибудь думает, что все случившееся с Инсулой[500] его возвеличило, то он очень ошибается. Весь мир не забыл бывших фотографий и газетных заголовков.

Во всех предметах, касающихся многих стран, нужно принимать во внимание психологию всех народов. Если кто-то подумает, что всякая клевета имеет ценность не более шести пенсов, то и это будет большой ошибкой. Французы за свою многолетнюю историю сложили пословицу — «клевещите, клевещите, всегда что-нибудь останется». В культурных делах значение всего морального особенно важно, и всякая марающая клевета должна быть пресекаема. Культурные дела творятся для молодых, для будущих поколений, которые особенно чутко вибрируют на