Глиняная Библия - Хулия Наварро

– Ну, те, кто против Гитлера, – ответил Ганс.

– Давайте поклянемся, – предложил Карло.

Мальчики положили свои руки на ручку Мерседес и закрыли глаза, ощущая торжественность момента.

– Мы клянемся, что убьем человека, который убил наших матерей и наших братьев и сестер.

Ганс, Бруно и Мерседес повторили вслед за Карло произнесенные им слова и пристально посмотрели друг другу в глаза, тем самым подтверждая свое твердое намерение выполнить клятву, которая теперь будет связывать их до конца жизни. Они надолго замерли, сцепив руки, чтобы придать еще большей силы данной ими клятве и подбодрить друг друга.

Весь оставшийся день они думали о том, когда им удастся убить этого зверя, и обсуждали, как и при помощи чего они это сделают. Когда взрослые заключенные возвратились вечером в барак, они обнаружили детей окоченевшими от холода и голодными, однако их глаза как-то странно блестели. Взрослые объяснили это жаром, который появился у детей вследствие полученных ими ран.

Врач-поляк осмотрел детей, и его лицо омрачилось. Рана на голове Мерседес начала гноиться. Поляк снова промыл эту рану остатками водки, которую дал ему русский, обладавший удивительной способностью ловко присваивать себе то, что ему не принадлежало.

– Нам нужны медикаменты, – сказал врач.

– Выкинь это из головы, мы все равно ничего не сможем сделать, – возразил его соотечественник, когда-то работавший горным инженером.

– Я не отступлюсь! Я – врач, и, пока жив, буду бороться за жизни этих детей!

– Не ссорьтесь, – вмешался еще один поляк, друг врача. – Вот он, – поляк указал на русского, – знаком с теми, кто убирает в лазарете, а потому, наверное, может попросить их, чтобы они нам принесли какие-нибудь лекарства.

– Но сделать это нужно прямо сейчас, – удрученно проговорил поляк.

– Тебе придется подождать, – сказал его друг.

Уже светало, когда врач-поляк почувствовал, как кто-то сжал его плечо. Он накануне вечером решил, что будет этой ночью бодрствовать, сидя рядом со спящими детьми, однако незаметно для себя заснул. Его друг-поляк и русский передали ему маленький пакет и отправились каждый к своим нарам.

Врач медленно развернул пакет и, увидев его содержимое, едва не вскрикнул от радости. Бинты, дезинфицирующие и болеутоляющие средства – об этом можно было только мечтать!

Осторожно, стараясь никого не разбудить, врач поднялся и посмотрел на четверых беспокойно вздрагивающих во сне малышей. Он бережно размотал кусок материи, которым была перебинтована голова Мерседес, и начал заново дезинфицировать ее рану. Девочка тут же проснулась, и он жестом показал ей, чтобы она постаралась выдержать боль молча. Малышка покрепче зажала зубами край одеяла, которым была укрыта, и, бледная, как сама смерть, напряженно молчала, пока врач сосредоточенно обрабатывал ее рану. Закончив, он дал девочке две таблетки и стакан воды, чтобы она могла запить их.

Затем врач занялся Гансом, Бруно и Карло: он обработал раны, покрывавшие их детские тела. Мальчикам он тоже дал анальгетики, чтобы им легче было переносить боль, – боль, к которой они уже почти привыкли.

– Я слышал, как один из капо говорил, что дела на фронте плохи, – сказал испанский коммунист, наблюдая за тем, как врач-поляк заканчивает обработку ран малышей.

– И ты в это веришь? – отозвался доктор.

– Да, верю. Он говорил об этом другому капо. Похоже, он случайно услышал, как об этом сказал один из тех офицеров, что приехали из Берлина. А еще у меня есть друг, который наводит порядок в комнате, где имеется радио. Он говорит, что немцы стали нервничать, все время слушают Би-Би-Си, а некоторые уже задумываются над тем, что с ними будет, если Германия проиграет войну.

– Твои слова да Богу в уши! – воскликнул поляк.

– Богу? А при чем здесь Бог? Если бы Бог существовал, он не допустил бы подобных зверств. Я никогда не верил в Бога, а вот моя мать верит. Наверное, молится за то, чтобы я когда-нибудь вернулся. Но если мы отсюда выберемся, нас освободит вовсе не Бог, а войска союзников. А ты, стало быть, веришь в Бога? – спросил испанец с иронией в голосе.

– Да, верю. Если бы его не было, я бы всего этого не выдержал. Именно Бог помогает мне бороться за жизнь.

– Почему ж он тогда не помог матерям этих несчастных детей? – спросил испанец, указывая на Мерседес, Карло, Ганса и Бруно.

Мерседес слушала их разговор, не пропуская ни единого слова и изо всех сил стараясь понять, о чем говорят взрослые. Они ведь говорили о Боге. Когда Мерседес жила в Париже, ее мама иногда водила ее в церковь в Сакре-Кер, которая была недалеко от их дома. Они никогда не находились в церкви долго: ее мама заходила туда, крестилась, что-то шептала – и они уходили. Мама говорила Мерседес, что Бог может защитить ее папу и что они заходят в церковь попросить Бога об этом. Однако ее папа исчез, а им с мамой пришлось скрываться, и Бог им ни в чем не помог.

Мерседес задумалась над словами испанца о том, что Бога нет, и мысленно с ним согласилась. Да, в Маутхаузене не было Бога, уж в этом-то Мерседес не сомневалась. Она закрыла глаза и начала тихонько плакать, стараясь, чтобы ее никто не услышал. У нее перед глазами возник образ ее мамы, погибшей на каменных ступеньках той бесконечно длинной лестницы.

Ее утешало лишь то, что все мужчины, похоже, согласились оставить ее в своем бараке. Ее друзья – Карло, Ганс и Бруно – умоляли их разрешить Мерседес остаться вместе с ними, обещали за ней ухаживать, вести себя очень тихо и ни в коем случае не плакать, чтобы их никто не обнаружил.

В общем, было решено, что она останется в этом бараке под видом мальчика. Ей пришлось вести себя как мальчик, но главное – она старалась быть как можно менее заметной. Если бы ее здесь обнаружили, всех обитателей барака жестоко наказали бы, а она ни за что на свете не хотела причинить этим людям какой-либо вред.

Альфред Танненберг нервничал. Всего через неделю после посещения Маутхаузена Георг позвонил ему из Берлина и потребовал, чтобы они с Генрихом немедленно приехали к нему. Георг не дал никаких объяснений и лишь сказал, что ждет их на следующий день в своем кабинете, причем прямо с утра.

Когда Альфред сообщил начальнику концлагеря Маутхаузен Цирису, что срочно едет в Берлин, тот попытался выведать у него, в чем причина такой спешки. Альфред, конечно, тут же поставил Цириса на место: он, Танненберг, так же, как и его друг Генрих, едет в Берлин по приказу Главного управления безопасности рейха.

На дорогу у них ушла большая часть ночи, и они прибыли в Берлин, когда уже начинало светать. Генрих предложил сначала заехать каждому к своим родителям, чтобы повидаться с ними, а заодно привести себя в порядок, и лишь потом отправиться в Главное управление безопасности рейха. Альфреду эта мысль понравилась: ему очень хотелось увидеться со своим отцом и даже послушать причитания матери, которая наверняка будет охать и ахать по поводу того, что он якобы похудел.

Ровно в восемь утра Альфред и Генрих вошли в кабинет Георга, где уже находился Франц. После нацистского приветствия четверо друзей крепко обнялись.

– Мы проиграли войну, – заявил Георг. – Еще несколько дней – и все рухнет: русские прорвали линию фронта. Гитлер вне себя от гнева, однако войну он уже проиграл и теперь у него в Германии нет реальной власти. Нам необходимо отсюда уехать.

– А Гиммлер? – спросил Альфред.

– Гиммлера я убедил в том, что мне нужно съездить в Швейцарию и встретиться там с нашими агентами. Учитывая, что наши усилия на фронтах не приводили к желаемому результату, я еще несколько месяцев назад уговорил его постепенно начать готовиться к уже очевидному исходу войны. Так что мы, предвидя крах рейха, заранее создали в различных странах сеть агентов, которые подготавливают там почву для прибытия наших коллег.

Георг достал из ящика стола три папки и передал их своим друзьям – каждому по одной. Те тут же их открыли и стали с любопытством рассматривать свои новые документы.

– Ты, Генрих, поедешь в Лиссабон, а оттуда в Испанию. У нас есть хорошие друзья в окружении генерала Франко. Отныне тебя зовут Энрике Гомес Томсон. Твой отец – испанец, но твоя мать – англичанка, и ты не говоришь по-испански, потому что раньше никогда в Испании не жил. Там у тебя указан номер телефона одного из моих лучших людей – агента, который уже давно занимается созданием инфраструктуры, необходимой для адаптации к местным условиям наших людей в том случае, если мы проиграем войну. Это наш старый университетский друг – Эдуард Клеен.

Генрих кивнул, не отрывая взгляда от документов, превращавших его в совершенно другого человека.

– А как я попаду в Лиссабон?

– Ты полетишь туда завтра во второй половине дня на самолете, и я надеюсь, что наши враги его не собьют, – ответил, усмехнувшись, Георг. – Формально ты направляешься в наше посольство в Лиссабоне, в твоей папке лежит приказ о назначении тебя помощником военного атташе. Однако как только закончится война, уезжай из Лиссабона, но при этом заранее свяжись с нашим другом Эдуардом Клееном, чтобы он подготовил все необходимое для твоего переезда в Испанию. Сначала поедешь в Мадрид, а оттуда – куда он скажет. Эдуард неплохо поработал, у тебя в руках – настоящие испанские документы. Их нам оформили наши друзья-франкисты. Нет ничего такого, чего не сделают друзья, если положить им на стол толстую пачку банкнот.