Виктор Цой. Последний герой современного мифа - Виталий Калгин

Игорь Тихомиров:

Прежде чем представить новую вещь, Витька долго над ней работал, проигрывал сто раз на гитаре. К каждой своей песне он относился очень ответственно, стеснялся нам ее показывать в первый раз, боялся, что она не произведет должного впечатления. Если мы сразу не воспринимали новую песню, он не настаивал. Потом при случае просил послушать еще раз. Странно, недоумевали мы, как она вообще не пошла вначале? В процессе рождения песни мы все принимали участие. Виктор готовил «болванку» – текст и мелодию, а мы сообща ее отшлифовывали: где надо гармонию поменять, где акценты сместить. Работенка была дай боже: у Витьки не расслабишься, пока дело не сделаешь. Спасало лишь то, что было для всех нас одинаково любимым[1014].

По воспоминаниям Игоря Тихомирова и Юрия Каспаряна, Виктор ставил кассетник и записывал свои песни, когда они были готовы. Потом нес получившееся музыкантам «КИНО». Они вместе слушали и решали, как с какой песней быть, как должна звучать та или иная партия. Поэтому оригинальные записи черновиков хранились не у Цоя, он ими совершенно не дорожил. И совершенно не предполагалось, что это когда-нибудь будет иметь какую-то ценность.

Юрий Каспарян:

В песнях «Черного альбома» тема прощания очень четко звучит… И во время записи все это очень сильно эмоционально воздействовало[1015].

Кстати, отчасти «мрак» в песнях Цоя можно объяснить и рациональными причинами. Где-то начиная с 1986–1987 годов происходит «поворот» и в творчестве других питерских рок-групп к более мрачному и серьезному стилю. Например, «Телевизор» становится менее лиричным и более гражданственным, «Алиса» записывает альбомы «Блокада» и «Шестой лесничий», гораздо более тяжеловесные, чем «Энергия» 1985 года. Еще в конце 80-х появляются готические постпанковые группы «Петля Нестерова» (с Эдом Нестеренко, который до этого играл в неоромантической веселой команде «Кофе») и «Дурное влияние», где тексты еще мрачнее, чему Цоя, который также переходит от легковесной манеры в духе «The Smiths» к почти готике, мрачному мелодичному постпанку, как у «The Сиге», «Sisters of Mercy» и других столпов так называемого готического рока. То есть можно сказать, что многие музыканты в это время были на волне «темной сцены», увлеклись ее идеями и стремились реализовать именно их. Почему произошел такой резкий поворот к мрачной стороне «новой волны», объяснить не могут даже бывалые знатоки советской независимой сцены.

Нужно сказать, что это влияние британской «готики» ощущалось не только в музыке, но и в текстах и имидже группы «КИНО».

Юрий Каспарян:

Ну, слушали много чего… Ребята слушали разную музыку… Сложно сказать. Ну, «Duran Duran», понятно… Много разной. Модные направления всякие. Я помню, была такая группа «Joy Division», «Ultravox». Что было в чартах тех лет, то и слушали. Многое. Модное все такое…[1016]

В текстах группы «КИНО» стали затрагиваться темы смерти, смысла жизни и одиночества, присущие и британским исполнителям этого стиля. А сами «киношники», где-то с 1987 года, одеваются во все черное.

И все же нельзя сказать, что Цой слепо копировал западные образцы только потому, что это было модно. На самом деле его тексты оригинальны и отличаются особой авторской индивидуальностью, в них проскальзывают образы, которые близки русской культуре. То есть он вносил в свои песни свое собственное понимание смысла жизни, любви, смерти, места в этом мире. Да и влияние дарк-сцены никак не может объяснить, почему Цой так часто писал о «смерти в молодости». Опять же, многие группы писали и более мрачные тексты, но ниу кого не было такого поразительного совпадения идей, выраженных в песнях, с жизнью слушателей и жизнью самого автора песен. Это только говорит о том, что Цой был предельно искренен, монолитен в своем творчестве и обладал огромной творческой интуицией, которая позволяла ему отделять зерна от плевел и даже немного заглядывать в будущее.

Некоторым особо впечатлительным людям может показаться, что все вышесказанное развенчивает миф самого Цоя и не оставляет камня на комне от того, во что верят «киноманы». Но причина того, что Цоя до сих пор помнят, – вовсе не незнание корней его творчества и не смерть в молодости, как говорят злопыхатели. Причина – в масштабе его личности. Даже сами «киноманы» говорят: для нас он не музыкант. Он не поэт, не композитор. Для нас он – личность. Наталия Разлогова правильно сказала в передаче «Культ кино»: «Его личность была выше того, что он делал». И вот именно сила этой личности, умение влиять на огромные массы народа, умение обратить на себя внимание, не делая для этого ничего вообще (говорят, на концертах «КИНО» Цой никогда не провоцировал публику, но тем не менее народ просто ломился к нему от ощущения какой-то неведомой силы), и есть основная загадка Цоя. И никакой рационалист не объяснит, что же это такое.

Идет время. Но еще сильна боль от раны, оставленной его трагической смертью. Смертью героя, одетого в черное. Виктор Цой торопился жить и очень любил жизнь? Этот вопрос очень интересен, потому что Цоя всегда трактовали как человека, который не мог жить медленно. Марьяна Цой, кстати, так и написала в своей повести «Точка отсчета», что Цой не мог жить медленно и даже погиб на огромной скорости. Но это аллегория. Цой, конечно же, любил жизнь, но, по воспоминаниям многих близких к нему людей, всегда был неспешным. Верил в свой завтрашний день. Цой всегда отличался от всех неимоверной выдержкой и восточным спокойствием, но при всем его спокойствии и медлительности скорость его «москвича» в тот роковой миг 15 августа 1990 года действительно была не менее юо км в час…

Поклонница «КИНО»:

Пусть мы никогда не видели Цоя вживую, не общались с ним, но тем не менее он нам очень дорог и занимает огромное место в наших судьбах. Пусть мы не все знаем о нем, были не во всех местах, связанных с ним, незнакомы с людьми, с которыми Цой был связан, но это не дает повода некоторым говорить нам, что они любят Цоя больше, чем мы. Да, мы любим Цоя, но это необычная любовь. Мы любим его не так, как любят любимых, братьев, друзей, – он нам не брат и не друг. Не относимся мы к нему, как к Богу, идолу… Просто любим, и все. Это какая-то другая ниша, другое чувство. В то же время мы можем любить еще кого-то, но невозможно сравнить, кого я люблю больше, да и все мы… Это несравнимо. Это разные вещи. Это существует как бы параллельно, никогда не пересекается, не мешает одно другому… Никто не заменит Цоя и не займет его место в наших сердцах и душах.

Сегодня, даже по прошествии стольких лет, музыку Цоя можно услышать как на волнах какого-нибудь модного радио, так и из окон студенческой общаги или из крутого «мерседеса». Его песни слушают разные по возрасту и социальному положению люди. Почему? Ответ этот прост. «Например, существует закон, по которому песни, которые были с вами в молодости, остаются с вами на протяжении всей жизни. К слову сказать, стоит мне, например, услышать песню Цоя „Мама – анархия“, мне сразу вспоминаются уставленный портвейном стол и разгоряченные лица моих друзей, усиленно помогающих Цою из кассетника петь про то, что „наша мама – анархия, а папа – стакан портвейна“. Как же такое не любить?»[1017] Даже спустя более 20 лет по-прежнему цепляют слова песни о друзьях, идущих по жизни маршем с остановками у пивных ларьков, или слова о девушке, которая больна, или об электричке, которая совсем не туда везет, или про то, что голубых небес навес – он для нас с тобой.

Конечно, сегодня это понятно и знакомо в большинстве своем лишь взрослым симпатизантам «КИНО», тем, кому за 30. Подрастающему же поколению (тем, кому сегодня 15) ничего не говорят пивные ларьки на улицах, портвейн («Его только алкаши пьют!») и прочие прелести тогдашней «совковой» жизни. Сегодня у молодых иные ценности, и они предпочитают слушать песни совсем об ином…

И все же в песнях Цоя столько энергии, что ее хватает, чтобы зацепить молодежь и сегодня. Музыка «КИНО» уже прошла через тысячи сердец и жизней и пройдет еще.

Вот рассказ одной девушки:

Где-то с весны прошлого года до меня окончательно дошло, что я живу вообще не так. Делаю все не то. Я ушла из института, сказала матери, что мне надоело, что у меня ни с кем не складываются там отношения и учеба не идет никак, ушла на два месяца из дому, поругалась с родителями, ни на чьи звонки вообще не отвечала. Сидела одна, почти без денег, без еды, без людей вокруг.

В этот период я часто слушала Цоя, я как-то, видимо, уцепилась за него, как утопающий за соломинку, и поняла, что я его стала совсем иначе слышать. Раньше многие его песни воспринимались как чужие. А теперь я понимала их смысл как свой… Особенно «Закрой за мной дверь – я ухожу». Там было гораздо более глубокое, чем просто уход из дому… Что-то глобальное. И вообще на многое изменился взгляд, мир вокруг стал более ярким. Более живым…