Вудсток, или Кавалер - Вальтер Скотт

— Какие новости, Пирсон? — спросил генерал своего адъютанта, который тотчас же подошел к нему с рапортом.

— Никаких, — ответил Пирсон.

Кромвель повел своего офицера вперед и остановился как раз против входа в замок, между двумя рядами часовых, так, чтобы его разговор с Пирсоном нельзя было подслушать.

Затем он продолжал расспросы:

— Не видели огней, какого-нибудь движения, не замечали попыток к вылазке, приготовлений к обороне?

— Все было тихо, как в долине смерти.., как в долине Иосафата.

— Брось! Не говори мне о Иосафате, Пирсон, — сказал Кромвель. — Эти слова хороши для других, а не для тебя. Говори просто, по-солдатски. У каждого человека свой способ выражаться; тебе пристала грубость, а не святость.

— Ну тогда — ничто не шелохнулось, — сказал Пирсон. — Хотя внушает сомнения…

— Не внушай мне сомнений, — оборвал его Кромвель, — не то ты соблазнишь меня выбить тебе зубы.

Я никогда не доверяю человеку, если он говорит не своим языком.

— Черт побери! Дайте же мне сказать до конца, — ответил Пирсон, — я буду говорить таким языком, каким угодно вашему превосходительству.

— Твое «черт побери», друг, — сказал Оливер, — хоть и не очень любезно, зато вполне искренне. Продолжай… Ты знаешь, я люблю тебя и доверяю тебе.

Хорошо ли ты вел наблюдение? Это нам надо знать, прежде чем поднимать тревогу.

— Убей меня бог, — заверил его Пирсон, — я глядел во все глаза, словно кот у мышиной норы. Ничто не могло ускользнуть от нашей бдительности или даже пошевелиться в доме так, чтобы мы этого не заметили.

— Хорошо, — сказал Кромвель, — я не забуду твою службу, Пирсон. Ты не мастер читать проповеди и молиться, но умеешь исполнять приказы, Гилберт Пирсон, а это искупает все.

— Благодарю, ваше превосходительство, — ответил Пирсон, — но я прошу разрешения говорить, как теперь принято. Маленькому человеку не пристало держаться особняком.

Он замолчал, ожидая дальнейших приказаний Кромвеля и немало удивляясь тому, что генерал при всем своем живом и деятельном уме и в столь критический момент занялся такими пустяками, как язык офицера. В эту минуту луна вышла из облаков, и Пирсон еще больше удивился, заметив при ее свете, что Кромвель стоит неподвижно, опершись руками на обнаженный меч и потупив суровый взгляд. С минуту Пирсон нетерпеливо ждал, но не смел прервать его размышлений, боясь, чтобы этот несвоевременный приступ необычной задумчивости не перешел в досаду и гнев. Он вслушивался в неясные звуки, вырывавшиеся из полуоткрытых губ начальника, но понял только, что Кромвель несколько раз повторил слова: «Тяжкая необходимость».

— Милорд генерал, — сказал наконец Пирсон, — время уходит.

— Тише, коварный демон, не искушай меня! — воскликнул Кромвель. — Или ты, подобно другим глупцам, думаешь, что я заключил договор с дьяволом, чтобы все мне удавалось, и обязан совершить свое дело в назначенный час, пока чары не потеряют силу?

— Я только думаю, милорд генерал, — возразил Пирсон, — что сама судьба отдает вам в руки то, что вы давно желали взять, а вы колеблетесь.

Кромвель ответил с глубоким вздохом:

— Ах, Пирсон, в этом беспокойном мире человек, который, подобно мне, призван совершить великие дела в Израиле, должен быть, как говорят поэты, выкован из твердого металла, недоступен чувствам человеческого милосердия, бесстрастен, непобедим.

Пирсон, быть может, потомки сочтут, что я был такой человек, которого только что тебе описал, «железный муж, и отлит из железа». Но они будут несправедливы к моей памяти.., сердце у меня живое, и кровь в нем такая же теплая, как у других. Когда я был охотником, я плакал по красивой цапле, которую заклевал сокол, и жалел зайца, стонавшего под лапой моей борзой; неужели же ты думаешь, что мне сейчас легко: кровь отца этого юноши в известной мере пала на мою голову, а теперь я пролью еще и кровь сына?

Они происходят из славного рода английских королей, и, без сомнения, приверженцы обожают их, как полубогов. Меня уже и теперь называют цареубийцей, кровожадным узурпатором за то, что я пролил кровь одного человека, чтобы остановить бедствие народное; Ахан был убит, чтобы Израиль мог устоять против врагов своих. И несмотря на это, кто помянул меня хоть одним добрым словом со времени того великого деяния? Те, кто действовал вместе со мной, хотят, чтобы я был козлом отпущения… Те, которые наблюдали, по не помогали мне, теперь делают вид, что их заставили силой; после победы под Вустером, которой господь сделал меня недостойным орудием, я думал, что они будут рукоплескать мне, но они смотрели в сторону и говорили: «Ха! Ха! Цареубийца, отцеубийца… Скоро дом его опустеет…» Поистине, это великое дело, Гилберт Пирсон, быть вознесенным над толпой; но когда ты чувствуешь, что твой триумф вызывает в других только ненависть и презрение, а не любовь и почитание, тогда тяжела эта доля для человека, совестливого сердцем и слабого духом…

И, бог свидетель, я лучше пролью всю свою кровь до последней капли на поле битвы, чем совершу это новое преступление.

И он разразился потоком слез, что с ним иногда случалось. Это были странные приступы отчаяния.

Они, собственно, происходили не от раскаяния и совсем не вызывались одним лишь лицемерием; причина их заключалась в характере этого необыкновенного человека, у которого глубокий политический ум и пылкий темперамент сочетались со склонностью к ипохондрии, приводившей к подобным сценам; однако это редко случалось в таких обстоятельствах, как теперь, когда долг призывал его к свершению великих деяний.

Пирсон, хоть и хорошо знал странности генерала, был поражен и расстроен этим приступом колебаний и сомнений, так внезапно парализовавшим предприимчивый дух Кромвеля. Помолчав с минуту, он сказал довольно сухо:

— Если так, не надо было вашему превосходительству приходить сюда. Капрал Хамгаджон и я, первый святой и первый грешник вашей армии, одни совершили бы это дело и разделили бы между собой и вину и славу.

— А! — воскликнул Кромвель, точно его задели за живое. — Ты хочешь вырвать добычу из пасти льва?

— Если лев ведет себя как деревенская дворняжка, — дерзко сказал Пирсон, — которая то лает, словно хочет разорвать всех на куски, то бежит, когда на нее замахнутся палкой или камнем, не знаю, почему я должен ее бояться? Если бы здесь был Ламберт, было бы меньше разговоров и больше дела.

— Ламберт? При чем тут Ламберт? — резко возразил Кромвель.

— Только при том, — ответил Пирсон, — что я долго колебался, следовать мне за вашим превосходительством или за ним, и начинаю сомневаться, правильно ли я выбрал, — вот и все.