Македонский Лев - Дэвид Геммел

— У иллирийцев новый вождь, Грабус, и он пытается заключить союз с пеонийцами. Они мгут быть опасны.

Филипп сел на скамью и обратился к Мотаку. — Принеси мне вина, фиванец, — велел он.

— Зачем? — отозвался Мотак, сверкнув глазами. — Ты разучился руками пользоваться?

— Что? — вскричал Филипп с покрасневшим лицом, и прежний гнев вернулся к нему с удвоенной силой.

— Я не македонянин, и не твой слуга, — сказал Мотак. Филипп вскочил на ноги.

— Довольно! — крикнул Парменион, проскользнув между двух мужчин. — Что еще за чепуха? Мотак, оставь нас! — Фиванец собрался было что-то сказать, но затем пружинисто встал и вышел из комнаты. — Прости, государь, — сказал спартанец Царю. — Он сам не свой. Я сам поверить не могу, что он ведет себя так.

— Я велю его казнить, — прорычал Филипп.

— Успокойся, государь. Вот, я наливаю тебе вино. Посиди немного.

— Не пытайся успокоить меня, Парменион, — проворчал Филипп, но опустился на скамью, приняв серебряный кубок. — Люди меня порядком достали сегодня.

— Размолвки с Царицей? — спросил Парменион, намереваясь сменить тему.

— Она у меня из ума нейдет. Смотрю в небо, а вижу перед собой ее лицо. Ни есть не могу, ни спать. Она меня околдовала. Теперь вот хочет обо всех моих планах знать. Не бывать этому!

Парменион скрыл свое удивление. — Она очень молода, Филипп. Но она дочь Царя; она хорошо обучена и сама по себе очень умна.

— Но меня не ее ум интересует. Вокруг меня полно мужчин с острым умом. От женщины мне нужно красивое тело и милый характер. Знаешь, что она на меня голос повысила? Спорила со мной! Можешь в такое поверить?

— В Спарте у женщин хватает смелости высказывать свое мнение. Во всех делах — кроме военного — они признаны равными мужчинам.

— Думаешь, я себя должен переделать? Никогда! Тут тебе не Спарта. Здесь — царство мужчин, которым правят мужчины, для мужчин.

— Царство, — сказал Парменион мягко, — твое. И управляется оно по твоему слову.

— И никогда об этом не забывай!

— Как я могу забыть об этом?

— Ты преподашь своему слуге урок дисциплины?

— Нет, государь — ибо он мне не слуга. Но я сам приношу извинения за него. Мотак — одинокий человек, полный печали, и иногда может резко вспылить. Он никогда не мог спокойно сносить насмешки.

— Ты принимаешь его сторону? Против меня?

— Я не пиму ничью сторону против тебя, Филипп. Но послушай меня; ты пришел сюда, полный гнева. И, во гневе, ты заговорил с ним как с рабом. Он отреагировал. Да, он ответил так, как от него не ждали. Но это был ответ на оскорбление. Мотак — верный, преданный и добрый друг.

— Нечего говорить за меня, — сказал Мотак, появившись в дверях. Он подошел к Филиппу и опустился на колено. — Прошу прощения… государь. Я выказал скверные манеры. И мне жаль, что я так опозорил дом моего друга.

Филипп посмотрел на коленопреклоненного человека перед собой, гнев его был еще велик. Но он заставил себя рассмеяться. — Может, оно и так, — вставая со скамьи, он помог поднятся Мотаку. — Иногда, дружище, корона может сделать человека высокомерным, слишком щепетильным в вопросах достоинства. Сегодня я получил хороший урок. А теперь… давай-ка я налью тебе вина. А потом я пожелаю тебе доброй ночи.

Филипп наполнил кубок, передав его изумленному фиванцу.

Затем поклонился и покинул дом. Парменион смотрел, как тот шел в лунном свете, окруженный своими гвардейцами.

— Он великий человек, — сказал Мотак, — но мне он не нравится.

Парменион рывком закрыл дверь и посмотрел другу в глаза. — Большинство царей велели бы тебя казнить, Мотак. В лучшем случае, приказали бы тебя высечь или изгнать.

— Ну, он всю ночь вел себя умно, — ответил Мотак. — Он ценит тебя и твои таланты. И у него достаточно сил, чтобы одолеть свои основные желания. Но кто он такой, Парменион? Чего он хочет? Македония сильна — уже никто не усомнится в этом. Но армия по-прежнему растет, офицеры ходят по деревням, собирая рекрутов, — Мотак пригубил вино, затем выпил его единым залпом. Откинувшись на спинку скамьи, он указал на разложенную на широком столе карту. — Ты просил меня собрать сведения о приграничных областях вокруг Македонии. Теперь у нас постоянный поток вестей от торговцев, путников, странствующих актеров, строителей и поэтов. Знаешь, что происходит в Верхней Македонии?

— Конечно, — ответил Парменион. — Филипп строит линию городов-крепостей на случай будущих иллирийских нашествий.

— Верно. Но он также сгоняет всех, в чьих жилах течет иллирийская кровь, с земель, на которых они жили веками. Необьятные запасы леса, долины и пастбища — все было украдено у владельцев. Некоторые из изгнанников — бывшие солдаты Македонской армии.

Парменион пожал плечами. — Веками иллирийцы были кровными врагами македонян. Филипп пытается положить конец противостоянию — раз и навсегда.

— О, да! — хмыкнул Мотак. — Но я все вижу, я не полный дурак. Но кто получает эти земли? Они достаются Царю, или Атталу. Прошлым месяцем три пелогонийских торговца лесом были лишены своих владений, своих земель, своих домов. Они жаловались Царю; но еще до того, как жалоба могла быть услышана, их таинственным образом прикончили — вместе с их семьями.

— Довольно, Мотак!

— Вот именно, — ответил Мотак. — Но я спрашиваю еще раз, чего он хочет?

— Не могу тебе ответить. Сомневаюсь, сможет ли на это ответить сам Филипп. Но я думал об этом, дружище. Армию нужно кормить. Солдатам нужно жалованье. Сокровищницы Филиппа не переполнены; поэтому он должен обеспечить своих воинов победами и добычей. Но в этом есть смысл. Народ силен лишь тогда, когда растет. После этого начинается спад. Почему он тебя так беспокоит? Ты же видел, как Спарта и Афины боролись за главенство, видел, как Фивы боролись за то, чтобы править всей Грецией. Так что теперь изменилось?

— В общем, ничего, — согласился Мотак, — за исключением того, что я стал старше и, надеюсь, умнее. Эта земля очень богата. Если пламя Македонии раздуть как следует, то оно разожжет всю Грецию. Но сейчас земледельцев прельщает Пелла и военные трофеи, и боевых лошадей разводят больше, чем овец и крупный рогатый скот. все, что я вижу впереди — это смерть и война. И не потому, что страна в опасности — а всего лишь потому, что надо удовлетворить жажду славы варварского Царя. Тебе не нужно объяснять мне, чего он хочет. Он намерен покорить всю Грецию. Фивы снова будут в осаде. Он нас всех превратит в рабов.

Фиванец поставил свой кубок с вином и устало поднялся на ноги.

— Он не так зловещ, как тебе кажется, — заметил Парменион.