Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы - Андрей Андреев

Надо сказать, что восхищение личностью Штеффенса, которое здесь высказал Погодин, сохранялось и в последующие годы в московском интеллектуальном кругу: так, учившийся в Берлинском университете И. В. Киреевский, возглавив в 1845 г. т. н. «молодую» редакцию журнала «Москвитянин», сразу же опубликовал в нем статью «Жизнь Стеффенса», назвав ее источником письмо из Берлина «от одного русского путешественника». В образе Штеффенса в ней представлен идеал ученого, одинаково близкий не только немецкой науке, но и московской литературно-философской среде 1830– 40-х гг.

«Его речь имеет что-то выходящее за границы школы, что-то живое, существенно важное, неразгаданное… неуместимое в формулах и потому действующее на ум так же точно, как всякое увлекательное явление природы или искусства… Он сам живет высокою жизнью, которою жили Гёте и Шиллер, Фихте и Шеллинг, которая из университетов разошлась по целой Германии и освободила ее».[1299] Последняя фраза особенно замечательна: она показывает, насколько, после того глубокого упадка, который пережила университетская история на рубеже XVIII–XIX вв., в эту новую эпоху начало высоко цениться общественное значение университетов – ив Германии, и в России.

Противопоставление новой и старой эпох представлено и на страницах ЖМНП. Несколько обзоров посвящены предшествующим периодам существования европейских университетов, начиная со Средних веков. Среди них – первый на русском языке очерк, предметом которого послужил анализ истории этих учебных учреждений в целом, с момента их возникновения.[1300] В нем подробно рассказано о появлении отдельных черт университетского устройства: привилегий, наций, ученых степеней, факультетов, коллегиумов, бурс и т. д. (очевидно, с опорой на уже многократно упоминавшиеся труды К. Мейнерса). Подчеркнуты изменения в порядке основания университетов, которые принесла Реформация, и, как следствие, их возросшая связь с государством. Движение к обновлению средневекового характера университетов совершенно правильно отсчитывается от появления университета в Галле: «С учреждения Галльского университета в 1694 г. введены почти повсеместно значительные улучшения, и это время может почесться новою эпохой в истории германских высших учебных заведений, ибо при устройстве этого университета старались тщательно уклониться от недостатков, свойственных прежним сего рода заведениям, и немецкий язык ввели в употребление для преподавания публичных лекций».[1301] Четкое различие средневекового понимания университета как корпорации и его современного понимания как учреждения, развивающего науку, автор дает, противопоставляя употреблявшееся с XIII в. название Universitas magistrorum et scholarum и новое Universitas litterarum, которое «изобретено гораздо позднее с целью показать, что в Университете преподаются все науки, как главные, так и вспомогательные». В конце статьи автор приводит списки европейских университетов «с показанием времени их учреждения, закрытия или перевода в другое место». В том числе им отмечено и закрытие всех университетов во Франции, и то, что в настоящее время там «под названием университета понимают собрание высших учебных заведений, т. е. 26 Академий, в разных городах находящихся».[1302]

Высокий исследовательский уровень в области университетской истории продемонстрировала большая статья В. Игнатовича «Болонский университет в средние века», в которой было детально реконструировано развитие средневековой ученой корпорации с конца XI до XVI в.[1303] Напротив, почти популярный характер носил очерк о Базельском университете (перевод французского автора Кс. Мармье), но он представляет интерес тем, что здесь сознательно и ярко представлена картина, полностью противоположная «классическому» облику. Базельского университета, поддерживаемого крошечной республикой в составе Швейцарии (самым маленьким из ее кантонов), не коснулись реформы. Его едва посещают несколько десятков студентов – поразительный контраст с многими сотнями, наполнявшими тогда же немецкие «классические» университеты. Бережно храня все средневековые пережитки, он, по сути, находится на обочине истории: «Базельский университет со своими пятидесятью студентами существует в том же виде, как и прежде. Он по прежнему имеет полные курсы своих четырех факультетов. Он также сохранил свои древние школьные празднества, свои избрания, при которых два университетских служителя, неся жезл, эмблему ученой власти, вводят членов университета в залу, где вновь избранный ректор должен быть уполномочен властью; и те торжественные празднества, на которых Епископ, Чиновники и профессоры собираются как братья и передают с одного конца стола на другой полновесную серебряную чашу, из которой каждый выпивает в свою очередь, в знак всеобщего участия присутствующих в неизмеримой чаше Науки. Я имел случай присутствовать один раз на этом университетском празднестве и быть зрителем всех этих подробностей и церемоний; мне казалось тогда, что я вижу праздники Средних веков, о которых рассказывают Германские Хроники».[1304]

По контрасту с немецкими «классическими» университетами представлены в ЖМНП и английские университеты. Им посвящено несколько публикаций,[1305] из которых наиболее интересна статья профессора Московского университета H. Д. Брашмана, командированного в 1842 г. в Германию, Францию и Англию для осмотра высших учебных заведений. Брашман подчеркивал, что английские университеты, состоявшие из отдельных корпораций – колледжей, поддерживают неизменным средневековый уклад жизни, что резко отличает их от современных немецких университетов, и в то же время обладают антиутилитарным характером, делающим их непохожими на французскую систему высшего образования. Оксфорд и Кембридж «не доставляют ни юристов, ни медиков, ни ботаников, ни историков, ни камералистов и т. д.» Их задачей служит «дать национальной жизни только ей свойственный цвет в образованном джентльмене, посредством изящного воспитания… Джентльмен не столько характеризуется познаниями, сколько приличием и образованием ума и характера, что достигается через основательное занятие математическими науками и долговременным изучением классиков, чего трудно достигнуть иным путем». Чтобы воспитать такой характер, «науки не суть единственный деятель этого произведения; но здесь должно принимать в расчет целое взаимное действие коллегиальных и академических отношений, касательно взаимного воспитания, развития образа мыслей и характера и будущих отношений между патроном и клиентом, которые часто получают здесь свое начало: ибо жизнь в Кембридже и Оксфорде есть микрокосмическая школа для гражданской жизни».[1306]

Таким образом, сохранение средневековой учебной организации Оксфорда и Кембриджа оправдывалось его деятелями тем, что основная функция этих университетов есть воспитание «джентльмена». Обучение же конкретным знаниям и сама наука носит для достижения этой цели второстепенный характер. В то же время, продолжает Брашман, сами англичане не могут не признать, что наука развивается, совершенно не касаясь их университетов, и «множество писателей, учителей и различных сведений идут вперед независимо от аристократического круга академического образования». Поэтому в 1828 г. и возник Лондонский университет без колледжей и развитой корпоративной структуры, с современной научной программой преподавания.

При изучении состояния университетского образования в Европе большой интерес у ЖМНП вызвал опыт Баварии. В нем видели сочетание утилитарного подхода и высокого научного потенциала, т. е. ту же конструкцию, которая отвечала и характеру российских университетов 1830– 40-х гг. Поэтому Баварии было посвящено рекордное количество – девять публикаций за 1835–1843 гг. как статистического, так и аналитического характера.

Действительно, баварские университеты – Мюнхен, Вюрцбург, Эрланген – в этот период демонстрировали особый путь. Их характерной чертой являлось обучение всех студентов в течение года (в 1840-х гг. – двух лет) на философском факультете, где они проходили обязательный энциклопедический курс, состоявший из логики, математики, истории, латинского языка, естественной истории, физики, археологии и др. По окончании курса студенты сдавали экзамен на право перейти к высшим курсам других факультетов, где уже сами могли выбирать предметы. Наличие пропедевтического курса, а также переходных экзаменов весьма напоминало курсовую систему российских университетов, возникшую при министре А. Н. Голицыне и продолжавшую существовать в рамках нового Устава 1835 г. Правда, экзамены в баварских университетах, назначавшиеся по окончании каждого семестра, происходили «чрезвычайно скоро и только для формы: менее чем за пять минут каждый студент испытывается из всех предметов», но в 1840 г. были приведены в более строгий вид. Все это позволило российскому наблюдателю (а в этой роли выступил профессор Московского университета С. П. Шевырев) сделать замечание о «преимуществах» отечественной системы, в которой эти экзамены уже присутствовали в надлежащем виде: «Русский, пристально наблюдающий законы и нравы стран Европейских, часто находит повод к приятному убеждению, что мы, позднейшие по образованию перед Западом Европы, во многих учреждениях, однако, опережаем своих просвещенных соседей и устроиваем вернее и прочнее будущность своего Отечества».[1307]