Фурцева - Леонид Млечин

Страстность, порывистость, женская сила и — безусловная нереализованность, было ясно, что жизнь ее несчастлива, в ней существует печальная тайна, что-то отторгнуто и отрезано. Но прежде всего, но над всем остальным — неукротимое честолюбие. Оно-то ее и погубило, она не смогла пережить опалы…»

В ней были природное обаяние, решительность, готовность сказать не только «нет» (что характерно для чиновников), но и «да». В ее искренности мало кто сомневался. Драматург Самуил Алешин вспоминал, как только что назначенная министром культуры Фурцева впервые беседовала с писателями, сочинявшими для театра.

— Не понимаю я вас, драматургов! — наивно недоумевала Екатерина Алексеевна. — Что вам надо? Вот недавно я была на ткацкой фабрике. Видела одну ткачиху. Она получила орден Ленина за тридцать лет беспорочной службы. И за все эти тридцать лет ни одного конфликта! Вот о чем надо пьесы писать. А вам все какие-то конфликты нужны! Ну зачем?

«И она, искренне недоумевая, начала поправлять свои золотистые роскошные волосы. Так как при этом ее стройная фигурка очень славно изогнулась, а бюст дразняще приподнялся, то Фурцева, наверное, сочла, что убедила нас как словесно, так и визуально. Очевидно в тех партийных кругах, откуда она к нам произросла, такие аргументы, особенно визуальный, действовали безотказно. Неотразимо».

Постепенно она прониклась интересами театра и, шире говоря, искусства, чаще брала сторону не чиновников, а людей творческих. К ней можно было прийти, поговорить по душам, и она была готова выслушать, понять и помочь. И защитить.

Фурцева в 1963 году обратилась в Крымский обком компартии Украины с просьбой не сносить в Севастополе Владимирский собор, потому что это прежде всего памятник героизма народа, проявленного при обороне города. А ведь именно в Крыму комсомольский работник Фурцева когда-то активно боролась с религиозными предрассудками, и крымский комсомол участвовал в закрытии храмов и мечетей. Она менялась, и менялась к лучшему.

«Екатерина Алексеевна была очень приветливой, хотя и не всегда ровной, — рассказывала Нами Микоян. — Я работала в журнале „Советская музыка“, входила в эстрадный совет при министерстве. Как-то она назначила встречу с советом. В зале сидели видные эстрадные артисты, музыканты. Вошла Екатерина Алексеевна, встала перед собравшимися, улыбнулась своей полугрустной улыбкой (так улыбались актрисы Вера Марецкая и Валентина Серова), изящным движением руки как бы поправила волнистые волосы и тихо сказала:

— Здесь собрались такие высокие мастера. Что я, простая женщина, не знающая искусства, могу вам сказать? Я прошу говорить вас самих.

Все подскочили в восторге, аплодируя ей, — люди искусства, они оценили и манеры, и слова, и ее облик.

У Екатерины Алексеевны были интуиция и смелость. Во что-то поверив, она могла драться до конца с коллегами, членами правительства, Брежневым… Она была и резкой, вспыльчивой, могла накричать. Помню случаи с Арамом Хачатуряном, с Родионом Щедриным. Через несколько дней извинялась…

Она загорелась новой работой — при ней начались конкурсы имени Чайковского, первый кинофестиваль в кинозале „Россия“. Ее интуиция подсказывала ей, что композитора Шостаковича в министерство „вызывать“ неправильно, и она, созвонившись с ним, обычно навещала по деловым вопросам его дома».

Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, разумеется, высоко ценили и старались не беспокоить, но когда он положил слова стихотворения Евгения Евтушенко «Бабий Яр» в основу симфонии № 13, антисемиты взвились. По предложению идеологического отдела секретариат ЦК постановил: «…ограничить исполнение симфонии № 13». И Министерство культуры следило, чтобы симфонию не исполняли.

Народный артист СССР профессор Юрий Иванович Симонов стал самым молодым главным режиссером Большого театра. У него остались наилучшие воспоминания о министре культуры.

— Когда жива была Екатерина Алексеевна Фурцева, — рассказывал он «Независимой газете», — можно было в особо сложных ситуациях прийти с ней посоветоваться; в тот золотой период большинство моих творческих намерений у министра находило понимание и поддержку. Но после ее смерти мне частенько приходилось самому обращаться в инстанции, когда требовалось, скажем, защитить испачканного анонимкой музыканта еврейской национальности. Или подтолкнуть где-то «случайно затерявшееся» ходатайство на присвоение звания талантливому солисту оперы…

Екатерина Фурцева всегда очень хорошо выглядела, следила за собой. Делала гимнастику, научилась играть в теннис (тогда еще не такой модный), регулярно бывала в сауне. Пила кофе без сахара. Рассказывают, что, узнав о французском препарате «градицин» (для похудания), она его раздобыла и принимала, несмотря на побочный эффект — головокружения.

«Прекрасная фигура подчеркнута элегантным строгим платьем, — вспоминала Нами Микоян. — Русые волосы волнисто обрамляли лоб, высокий шиньон возвышался на затылке. (Эту прическу потом делали многие работавшие в номенклатуре „дамы“, из-за чего их, посмеиваясь, называли „Фурцева для бедных“.)

Екатерина Алексеевна всегда была подтянута, строго, со вкусом одета, красиво причесана. Около ее рабочего кабинета находилась маленькая комната, где стоял шкаф с ее платьями и со всем, что необходимо для вечерних мероприятий».

Хорошо одеться даже министру было непросто. Конечно, ее обслуживало ателье Управления делами Совета министров, но ей хотелось выглядеть оригинально. Не забывала, что она — единственная женщина-министр в стране. А купить что-то было так трудно!

«Вся пушнина шла на экспорт, — рассказывал Михаил Сергеевич Соломенцев, в те годы председатель Совета министров РСФСР. — Я поставил перед Косыгиным вопрос о том, чтобы половина производимой пушнины оставалась в республике для удовлетворения потребностей населения. Вопрос не простой. Косыгин думал над ним и с кем-то наверняка обсуждал. Я настойчиво убеждал Косыгина в том, что наступила пора, когда женщины России тоже хотят носить меховые воротники, головные уборы и горжетки из красивого меха. Многие уже подумывают и о приобретении шуб из российского меха… Под большим давлением Косыгин принял решение оставлять в распоряжении России четверть от проданного государству меха…»

Конечно, красивые вещи везли из-за границы. Кое-что Екатерине Алексеевне привозил муж. Но ведь надо выбрать, примерить… Мужчина этим заниматься не станет…

Коррупция в брежневские времена приняла широчайший размах, поскольку вся жизнь человека зависела от армии чиновников. Сегодня размер тогдашних взяток кажется смехотворным, но ведь и уровень жизни был иным. Поездки за границу имели прежде всего экономический смысл — можно было купить то, чего на территории Советского Союза вовсе не существовало.