Последний хартрум - Женя Юркина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дом с оранжереей встретил Бильяну дребезжанием стекол, выражающим радость, нетерпение и томительное ожидание. Дарт провел здесь много времени и успел заучить повадки безлюдя, принимавшего его с неизменным радушием. Прежде он не задавался вопросом, чем заслужил такое отношение, но теперь задумался о том, что кровное родство с лютиной сделало его своим для этих стен.
Бильяна попросила оставить корзину посреди коридора и добавила, что устала после бессонной ночи, явно желая выдворить Дарта вон. Впервые его выгоняли отсюда. Он растерялся и послушно опустил корзину на пол, но при виде Бильяны, торопливо шагающей к двери, чтобы скрыться, почувствовал такую обиду, что ему хотелось закричать. В следующее мгновение он это и сделал.
– Мама!
Слово, размноженное эхом, показалось чужим и вовсе ей неподходящим. Оно вырвалось случайно, будто по ошибке. Дарт не понимал, каким образом привычное имя Бильяна вдруг превратилось в то, что он ни разу не произносил вслух.
Она остановилась, но не обернулась, застыв, точно каменное изваяние. Ее длинная седая коса вилась по спине подобно серебристому плющу. И это странное оцепенение продлилось так долго, что Дарт почти поверил в иллюзию. А потом раздался голос:
– Выпьем чаю.
В ее интонациях не звучало ни вопроса, ни приглашения. Бильяна просто смирилась с неизбежным и исчезла за дверью, словно торопилась накрыть на стол.
Дарт не стал догонять ее и задержался, прежде чем пойти следом. На кухне Бильяны не оказалось, а стол, заполненный пучками сухих трав, совсем не был расположен к чаепитию. С чувством, что его обманули, он растерянно потоптался, оглядывая пустую комнату, и уже собрался уходить, когда Бильяна нарисовалась в дверном проеме. Небольшая жестянка, которую она сжимала в узловатых пальцах, выглядела точь-в-точь как коробка с печеньем, и, судя по ее невзрачному виду, лакомство внутри успело испортиться трижды.
Не говоря ни слова, Бильяна прошествовала к столу, по-хозяйски сдвинула травяные пучки, а на свободное место водрузила коробку. Дарт не удивился, если бы оттуда выпрыгнул шут на пружине. Подобные шарманки с чревовещателями использовали ярмарочные зазывалы. Но сейчас Дарт хотел выслушать мать, а не пялиться на ржавую жестянку с вмятиной на крышке.
Бильяна опустилась в кресло с яркой заплаткой на подлокотнике, жестом пригласив занять место напротив, и Дарт сел.
– Ты хотел поговорить.
– А ты – нет?
– Молчание входит в привычку. Да и не говорят о таком после стольких лет…
– У правды нет срока давности, – отчеканил он и невольно скользнул взглядом по старой коробке с печеньем.
Бильяна печально улыбнулась.
– Ты так на него похож…
– На отца? – В горле стало сухо, Дарт сглотнул. Еще одно чужое, непривычное слово. – Расскажи о нем.
Бильяна помедлила с ответом, поглаживая свою бархатную накидку. Казалось, ткань вот-вот дрогнет под ласковыми руками и замурчит.
– Он жил в Голодном доме.
– Был лютеном?
Ее пальцы нервно сжали складки бархата. Прямая и натянутая, словно леска из оранжереи, Бильяна всем своим видом выражала напряжение и, кажется, боль. Каждый ответ она начинала с надсадного вздоха, будто тяжесть поднимала.
– Нет, хотя порой я думала, что он тоже служит дому. Только его служба, в отличие от нашей, была добровольной. – Она помолчала, опустив глаза, а потом тихо произнесла: – Диггори. Диггори Холфильд.
Дарт знал это имя и за годы, проведенные в Голодном доме, встречал повсюду: в старых бумагах и расходных книгах; в мозаике, украшавшей полы балкона, пока тот не рухнул; в инициалах, вышитых на подкладе пиджака; в гравировке напольных часов, превращенных в частности… Диггори Холфильд вписал свое имя в историю фамильного особняка. Целая полка была занята архивными бумагами, из которых стало известно, что некогда семейство владело виноградниками и винодельней, а после тратило семейный фонд, поддерживая его лишь за счет земельной ренты. Диггори Холфильд вел дела скрупулезно и с невероятной дотошностью. Его многочисленные записи Дарт читал вместо книг, находя в этом куда больше простора для фантазии. Никогда не имея своих денег, он с интересом изучал расходы Холфильдов и представлял их быт: сколько они тратили на содержание дома и прислугу (щедрые люди!), сколько – на еду и алкоголь (вот так аппетиты!), а сколько на услуги портных (какая расточительность!). Списки счетов могли многое рассказать о жизни целой семьи, а Диггори Холфильд, отличаясь наблюдательностью, особенно по части финансов, кропотливо фиксировал хронику событий в числах. Праздники и болезни, радостные приобретения и вынужденные траты, пристрастия и одержимости членов семьи – все отражалось в его записях. Крупные суммы он обводил чернилами, а те, что относил к необоснованным, излишним, помечал знаком вопроса или словом «подозрительно». Потому Дарт и прозвал Диггори Холфильда детективом. В детстве он считал его чудаком и занудой, а сейчас нередко полагался именно на эту личность, даже не догадываясь, что скрывается за ней. Он жил в доме своих предков, читал их жизнь по расходным книгам и с годами все больше становился похож на отца.
Проклятие, это действительно происходит с ним?!
В растерянности он перевел взгляд на Бильяну. Казалось, их неловкому молчанию не будет конца, но вот она распрямила плечи и продолжила:
– В городе меня знали как травницу, и лишь самые отчаянные осмеливались прийти, чтобы обратиться за помощью. Пока нужда не приводила их к моему безлюдю, все считали меня ведьмой или шарлатанкой, и, даже принимая из моих рук спасительное снадобье, платили недоверием и сомнениями. Но Силиция Холфильд пришла с надеждой. Ее отца мучили страшные мигрени, и она искала любое средство, способное облегчить боли. Мои травяные отвары подействовали, с тех пор я регулярно готовила их, а Силиция навещала меня. Ей нужен был друг, который мог хранить секреты. Лютина-затворница подходила на эту роль как никто другой. Со мной делились всем: домашними проблемами, семейными распрями и сокровенными тайнами. Когда Силиция родила младшего сына, наши встречи прекратились, а мне пришлось самой ходить в дом Холфильдов. Там я и встретила Диггори, хотя прежде не раз слышала о брате подруги.
Он разительно отличался от остальной семьи. Внимательный и проницательный, он быстро разгадал мои чувства, а ответил на них только годы спустя. Мы оба знали, что счастливой эта история не будет, и почти смирились с одиночеством. Но любовь, как известно, не спрашивает дозволения, не выбирает подходящий момент. Наш роман пришелся на время между двумя трагедиями, не
