Ведущий в погибель. - Надежда Попова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мы в западне, — равнодушно сказал фон Люфтенхаймер; Курт обернулся.
— Мы еще живы, — заметил он ободряюще, и фогт пожал плечами:
— Это и есть самое страшное, майстер инквизитор.
— Ну, Эберхарт, — возразила Адельхайда, быстрым, хотя и все еще неверным шагом идя вдоль стен и зажигая одну за другой многочисленные свечи. — Dum spiro, spero[203], помните?
— По крайней мере, я умру самим собой, — вздохнул тот, остановившись у чаши с водой, убегающей через каменный край в отверстие у пола. — Это уже немало.
— А я намерен выжить, — возразил Курт, отчаянно жалея об утраченных арбалетах. — Александер, как по-твоему, если на его птенцов воздействует сила Креста — сам Арвид подвержен ей?
— Если ты надеешься на святость этого места — напрасно, — откликнулся стриг, закрыв проход за собою и сбросив тело Хелены на пол чуть в стороне от двери. — Часовня осквернена. Верно, Эберхарт? Наверняка, убив вашего капеллана, он именно это и сделал — хоть бы и par principe[204].
— Что-то они там притихли, — вмешалась Адельхайда, установив светильник в неглубокую нишу в дальней стене, и остановилась в стороне от алтаря, зябко кутаясь в фогтов камзол. — Обыкновенно это не означает ничего хорошего.
— И Конрад здесь, — тихо заметил фон Вегерхоф, медленно приблизясь к двери. — Чувствую его. Лучше отойди оттуда, Гессе…
Курт успел сделать один шаг назад, от тяжелой створы, когда последние слова стрига потонули в звоне стекла — витраж под потолком разлетелся мелкими разноцветными брызгами, искрящимися в свете огня, и в часовню, словно вихрь пыли при порыве бури, сквозь маленькое круглое окошко влетело нечто темное, похожее на клочок темноты в мире света.
Конрад упал на пол, перекатившись через плечо и поднявшись на ноги за мгновение — за мгновение до того, как фон Вегерхоф метнулся навстречу, выдернув на ходу меч. Лицо птенца было искажено злостью — настолько человеческой, простой, понятной, привычной, что на миг забылось и то, кем является это существо, и все то, на что оно способно; этот миг Курт пребывал в готовности броситься вперед, вторгнувшись в начавшийся бой, в каковом, как показал опыт, и он все же чего-то стоит, а просторная замковая часовня — это не коридор, где не развернуться, здесь и шансов больше…
Часовня…
Сила Креста, способная противостоять этой твари…
«Часовня осквернена»; «если надеешься на святость этого места — напрасно»…
Резать на веревки алтарное покрывало…
Чаша с водой…
«Есть простая вода и есть ты»…
Алтарь уже дрожал, подвигаясь с места, когда Курт бросился к каменному престолу и сдернул тяжелое бархатное покрывало, загремев разлетевшейся по полу богослужебной утварью, мысленно принеся извинения Высокому Начальству за столь бесцеремонное обращение с Его имуществом. К каменной чаше у входа он рванул мимо дерущихся, едва не угодив под клинок кого-то из них, не успев даже заметить, чей именно; не тратя времени на то, чтобы снять четки, Курт сходу сунул руку в воду, не задумываясь уже над тем, верит ли сам в действенность создаваемого им в этот момент оружия.
— In nomine Patris…
Алтарь уже начал открывать темную пасть прохода, когда с последним произнесенным словом Курт швырнул покрывало в чашу, прижав негнущийся ком кулаком. Не дожидаясь, пока полотно намокнет полностью, он выхватил потяжелевший бархат из чаши, заплескивая пол вокруг, и, на ходу закручивая его в неплотный жгут, бросился вперед, ударив почти наугад, не особенно заботясь о том, кого из противников заденет.
Конрад споткнулся на выпаде, выронив оружие и схватившись за лицо ладонями, и из его горла вырвался даже не крик — вой пополам с шипением; на долю мгновения Курт застыл, все еще не веря в то, на что сам же надеялся, и ударил снова — от души, с потягом, словно exsecutor, бичующий заключенного. Птенец согнулся, когда полотно угодило по ребрам, вмиг промочив сукно его одежды, и фон Вегерхоф саданул ногой под челюсть, взбросив противника над полом и отшвырнув далеко прочь. Тот ударился о стену, повалившись и оставшись лежать без движения, безвольный, похожий на большую тряпичную куклу; стриг метнулся вдогонку, занеся меч для удара, и внезапно отпрянул, когда у его ног глубоко в камень ударил арбалетный болт.
— Даже не помышляй об этом, — явственно прозвучал подчеркнуто спокойный голос во внезапно наступившей тишине.
Стриг замер, оставшись стоять подле лежащего на полу тела с занесенным над ним оружием и глядя на Арвида — тот стоял еще по пояс в открывшемся проходе; в опущенной руке был зажат разряженный только что тяжелый арбалет, а в другой, поднятой, в сторону фон Вегерхофа смотрел еще один стальной наконечник.
— Прочь от него, — четко выговаривая каждое слово, приказал Арвид. — Опусти клинок и отойди. Нет, — чуть повысил голос он, когда стриг приблизил острие меча к открытому горлу Конрада; арбалет подвинулся в сторону, и Фон Вегерхоф остановил руку, когда наконечник уставился на Адельхайду. — Я попросил сделать простую вещь — три шага назад. Это стоит ее жизни?
— Смерть одного из вас стоит не одной жизни, — отозвался стриг, и Арвид поднял брови в показном изумлении:
— От тебя ли это слышу? Как меняется мир всего за несколько часов… Отойди от моего птенца, Александер. Иначе я всажу стрелу ей в живот, и она будет корчиться в предсмертных муках очень-очень долго.
Еще мгновение протянулось в безмолвии, и фон Вегерхоф, опустив руку с мечом, медленно отступил назад. Арвид неспешно поднялся на последнюю ступеньку, все так же целя в Адельхайду, и обвел взглядом собравшихся в часовне.
— Удивительная ночь, — заметил он серьезно. — Нечасто доводится провести время столь… неоднозначно. Что ж, нелегко сознаваться в собственных ошибках, но следует признать: я вас недооценил — вас обоих. Это даже в некотором смысле недурно. Приятно иметь достойных противников, это случается нечасто. Однако вы перебили моих слуг и едва не лишили всех птенцов; это уже не приятно.
— Больное самолюбие, — заметил Курт с усмешкой. — Это самая большая проблема подобных тебе тварей.
— Я редко дозволяю смертному столь долго и безнаказанно дерзить мне, — кивнул Арвид, — однако для тебя я делаю исключение. Своих планов относительно тебя я не оставил, мало того, последние часы лишь утвердили меня в моем мнении. Ты возвратишься в ту камеру, и следующей ночью ты по-иному взглянешь и на собственные слова, и на собственную жизнь. Думаю, вы сойдетесь с Конрадом. У вас много общего. И — мое предложение в силе; если, разумеется, твоя дамочка не станет делать глупостей. Тогда у нее есть шанс остаться в живых… ненадолго. Она самому тебе надоест довольно скоро, однако она будет неплохим начальным опытом. А вот с тобой, — под холодной улыбкой фогт распрямился, с явственно видимым усилием заставив себя не отступить, — у нас будет отдельный разговор. За измену я караю нещадно. И не надейся — просто смерть, быстрая или долгая, тебе не грозит. Ты будешь служить верой и правдой, вот только на сей раз я не коснусь твоей памяти — все, произошедшее до сей минуты, ты будешь помнить; помнить и страдать.
Зондергруппы у замка нет — это Курт осознал внезапно и четко. Отчего бы ни задержались бравые парни в броне, что бы ни было причиной, но факт оставался фактом: они не пришли к рассвету, как рассчитывал он и, наверное, втайне надеялся даже фон Вегерхоф. Арвид, осмотрев лес вокруг стен, возвратился с дальними замыслами на будущее, возвратился спокойным и невозмутимым, не насмехаясь над затаившимися в кустах людьми, что было бы, увидь он их и пройди мимо, не похваляясь победой, что, несомненно, сделал бы, если б группу захвата ему удалось перебить. Их нет. И не будет, пока не станет слишком поздно…
— Итак, остался ты, — переместив взгляд на стрига, кивнул Арвид. — Я не упомянул лишь тебя в своих планах.
— Я так опечален, — фыркнул фон Вегерхоф, и тот коротко усмехнулся:
— А вот это верно. Без шуток. Ведь сейчас ты осознаёшь одну вещь: все, что я расписал, станет возможным лишь после твоей смерти. Заметь, я не требую ни от кого из вас отпереть дверь и впустить сюда моих людей; как полагаешь, отчего бы это?
— Ты сам скажешь, — отозвался стриг; Арвид кивнул:
— Скажу. Тут ты прав. Скажу то, что уже говорил. Помнишь? За своих птенцов бьется мастер. Я — готов на это; у той способной девочки многое впереди, а с Конрадом у нас слишком многое позади, чтобы я вот так просто дал им умереть. А готов ли ты? Есть ли для тебя твои смертные друзья то же, что для меня — мои птенцы? Решим наш спор раз и навсегда. Если победу одержишь ты — я знаю, им не жить; если я — ты слышал, что будет с твоими смертными приятелями. Это справедливая ставка. Нечего размышлять, — заметил Арвид, чуть шевельнув арбалетом. — У тебя нет выбора. Если ты откажешься, я не стану стрелять в кого-то из них, я выстрелю в тебя. Ты не сможешь увернуться, ты знаешь, с такого расстояния не увернулся бы и я. Я нанесу рану, которая обездвижит тебя, после чего у тебя на глазах порву на части эту черноволосую куколку — медленно и очень болезненно; не говори, что тебя это не тревожит. Ты пришел за ней в мой замок, рискуя собственной жизнью, а стало быть, кое-что она для тебя значит. Но даже если я промахнусь, ничто не изменится: я просто стану убивать каждого, кто находится в этой часовне, а ты, разумеется, попытаешься мне воспрепятствовать, и драться со мною тебе так или иначе придется… Брось, Александер. Я только начал думать, что ошибался на твой счет, не заставляй меня возвращаться к прежнему мнению. Я понимаю, ты знаешь, что я сильнее, ты боишься схватки со мной, однако в том и есть жизнь — идти к цели через свой страх. Все зависит от того, насколько важна для тебя твоя цель…