Мистика - Стивен Джонс

— Она одна, — говорит женщина. — Это конец. Мы проиграли.

— Нет, — возражает Джером. — Еще нет.

Джером помогает ей подняться. Он смотрит ей в глаза.

Теперь наконец Круг замыкается.

Красная жажда накрывает ее, словно яростная волна. Ее клыки торчат, будто костяные ножи. Чужаки у нее в голове подливают масла в огонь.

— Лич сказал, что кровавая жертва завершит Круг, — шепчет Джером, с треском разрывая на себе ворот. — Бери меня.

Ее инстинкты, хищные, как у ящера, сметают все наложенные цивилизацией ограничения. В таком состоянии у нее нет совести, нет личности, нет сомнений. Есть только красная жажда. Она — кровавая наркоманка, худшая из всех разновидностей вампиров.

Ее челюсти мгновенно смыкаются на горле Джерома. Она вгрызается в его яремную вену, разрывая кожу и мясо, и сосет хлынувшую потоком кровь.

Она чувствует под своей рукой удары его сердца.

Его кровь вливается в нее, а с нею и многое другое. Его разум тоже целиком растворяется в ней, тесня разумы остальных. Клочья жилистого мяса застревают у нее в горле. Она сглатывает их и сосет дальше.

Это Женевьева-Чудовище.

Она отчаянно сосет, до тех пор пока сердце его не затихает, а ее живот не раздувается от крови.

Она не может поглотить всего, что взяла у него. Рот ее полон, щеки раздуты.

Такое уже случалось прежде, трижды за шесть сотен лет. Это самая постыдная из ее тайн, невольные жертвы, принесенные ею, чтобы обеспечить свое дальнейшее существование. Она говорит себе, что когда тебя охватывает красная жажда, противиться ей невозможно, но это все слова. В глубине души она убеждена, что может приказать себе не убивать. Но, имея возможность выбора, не делает этого. Она позволяет ящеру в себе взять верх.

Не важно, добровольно принес себя в жертву Джером или нет, она снова совершила грех. Утратила частицу себя. Слишком поздно дарить ему Темный Поцелуй, возвращать его к жизни в облике вампира. Он всего лишь мертвое, досуха высосанное мясо.

Демоны-прислужницы повергнуты в ужас, они жмутся в сторонке, боясь, что она набросится на них. Чужаки в ее черепе, отведавшие крови, набирают силу. Они разговаривают с ней, как те голоса, что донимали Жанну Д'Арк.

— Скоро, скоро, скоро, — шепчут они.

Четверо мужчин, одна женщина.

Нет. Пятеро мужчин, одна женщина.

Они — Семеро. Как было предсказано.

Она отяжелела, готова лопнуть, живот ее раздулся, шея растянулась, как у змеи.

Вкус крови на языке приводит ее в экстаз.

У ее ног лежат одежды Джерома. Он исчез из них. Лишившись крови и души, плоть растворилась без следа. Всем своим существом он теперь в ней.

— Пора! — кричат они в один голос.

Она открывает рот, и облако красной жидкости извергается из нее, пролившись дождем.

Шесть фигур возникают в облаке кровавой эктоплазмы. Первая — тощий смуглый мужчина с зияющей в груди раной. На нем древние одежды и головной убор древнеегипетского царедворца. Это, понимает Женевьева, Пай-нет'ем, хранивший Камень Семи Звезд на протяжении трех тысяч лет.

Потом появляется красивый мужчина, весь в черном. Костюм его по покрою — елизаветинских времен, но остроконечные усики — в стиле 1920-х годов. В одной руке у него пластмассовый череп, в другой — рапира.

— Век расшатался, — провозглашает Джон Бэрримор. — И скверней всего, что я рожден восстановить его!

Следующий — Эдвин.

Он предстает таким, каким был задолго до того, как она познакомилась с ним, в грязной офицерской форме, молодой и измученный, в ушах звенит от артобстрелов.

— Я погиб, — говорит он. — В окопах. Все остальное происходило только в моем мозгу. Нет. Женевьева. Вы были частью его. Мира после войны.

Она берет его за руку, чувствует, как он успокаивается.

— Там были тени, похожие на людей, — говорит он.

Теперь к ним присоединяется женщина. Морин Маунтмейн, такая же полная жизни, как тогда, когда поила Женевьеву своей кровью. Она не так растеряна, остальные.

— Это конец, — говорит она. — Мимси надо остановить.

Появляется молодой человек, которого Женевьева не знает. На нем велосипедные шорты и мешковатая тенниска. Разгар 1990-х годов. У него подбриты виски.

— Кто вы? — спрашивает она.

— Курьер, дорогуша.

Он открывает заплечную сумку и ищет в ней пакет.

Последний из семи — доктор Тень, мститель из комиксов. Он возникает из остатков красного тумана, за ним тянется плащ. Лицо его скрыто под хирургической маской и мотоциклетными очками.

Вымышленный персонаж?

— Вот это натиск, — говорит доктор Тень. — Женевьева, вы меня укусили. В самом деле, укусили.

Это Джером. Он стягивает маску и проводит языком по зубам.

— Но я не вампир, — говорит он. — А что я такое?

— Вы похожи на доктора Тень, — говорит она.

— В этом есть смысл.

— Я рада, что хоть для кого-то он есть.

Смерть сделала Джерома беспечнее. Он больше не тот серьезный информационный аналитик, которого она помнит. Внутренне он перенял какие-то черты героя бульварных журналов, чей костюм теперь на нем.

— Мы последняя надежда старого мира, — говорит Пай-нет'ем, не вслух, но в их головах. — Мы должны остановить казни и уничтожить камень.

Велорассыльный, кажется, особенно потрясен.

Мозг Джерома лихорадочно работает, увлекая за собой Женевьеву, помнящую о кровной связи между ними.

— Я знаю, кто ты, — обращается Джером к рассыльному.

— Я Коннор, — отвечает велосипедист.

— Ты мой отец, — говорит Джером. — Ты умер.

— Мы все умерли, — замечает Эдвин.

— И все мы умрем снова, — говорит Пай-нет'ем. — Наша жертва исцелит мир. Фараон сможет править снова, справедливо.

Пай-нет'ему следовало бы побольше узнать про Дерека Лича.

— Почему мы? — спрашивает Джером. — Почему мы семеро?

— Потому что все мы в ответе за это, — отвечает Морин. — Мы были связаны с ним, а он был связан с нами. Мы умерли, и «Семь Звезд» сумели возродиться в теле моей дочери. Некоторые из нас были уничтожены задолго до того, как умерли наши тела.

Бэрримор понимающе кивает.

— И теперь мы собираемся умереть снова? — вопрошает Коннор. — Нет, благодарю покорно. Я не отдавал жизни ради спасения мира. Меня сбил чертов фургон.

— Отец! — Джером возмущен. Он старше, чем был его отец.

— Вы жили в нем, — говорит Женевьева.

— Великое дело! Он тоже помер, верно? Что за фигня! Я не собирался всю жизнь раскатывать на велосипеде. Я был молодой. Я мог бы достичь успеха. Я строил планы.

— Простите, Коннор, — начинает Эдвин. — Мало кто из нас оказался здесь по своему выбору. Все мы противились тому, чтобы стать участниками этого Круга. Мы не добровольцы. Кроме первого из нас.