Жертва - Гарольд Карлтон

— Что такое? — Она улыбнулась.

— Я поговорил тут со своими друзьями о наших трудностях, — признался он. — В частности, с одним моим приятелем, психологом. Он рассказал мне о самоубийстве и о том, что часто это — отчаянный крик о внимании. У Марка ведь никогда не было внимания со стороны отца, правда же? Я думал об этом так серьезно… — Его голос дрогнул.

Она вздохнула:

— Скажи, что ты делаешь не серьезно, Санти?

— Я никогда не хотел иметь детей, — продолжал он. — Я считаю, что в этот мир мы не имеем права приводить новые жизни. Это было одной из причин моего развода, потому что моя жена хотела иметь ребенка. Я не хотел такой ответственности. Быть может, поэтому я и не понимал Марка так хорошо, как мне следовало. Отец смог бы внести равновесие в его жизнь. Он стал бы меньше зависеть от тебя. Я посоветовался с юристами, и я готов усыновить Марка. Так, чтобы он стал мне как родной сын. Что ты на это скажешь?

— Ах, Санти, это так великодушно и мило с твоей стороны, но… — начала было она.

— После Италии он мог бы жить с нами на Майорке, если захочет, — продолжал он. — Я мог бы открыть филиал моей галереи. У нас была бы настоящая семья.

Крепко сжав веки, она кусала губы.

— Санти, — сказала она. — Это такое необыкновенное предложение, и я знаю, сколько ты всего передумал, пока решился на него, но сложности Марка не в том, что у него нет отца. Отец у него как раз есть. Он сидит в тюрьме.

— В тюрьме? — изумился Санти. — За что?

— Он нашел способ зарабатывать деньги на бирже незаконным образом, — ответила она.

— Ясно, — сказал Санти, и она уловила разочарование в его голосе. — Но ты не говорила мне об этом.

— Прости, но мне не хотелось посвящать тебя в эту игру, — вздохнула она. — Но я предостерегала тебя, что у нас немного безумная семья, не так ли? — Она попыталась рассмеяться, но на другом конце провода молчали. — Послушай, любимый, — продолжила она. — Позволь мне присматривать за Марком, пока он будет этот год жить в Италии, и навещать тебя так часто, как только у меня будет получаться. А когда он закончит учебу в Италии, ну, тогда…

— Нет, — прервал Санти. — Если мы сейчас же не решим вопрос с Марком, он всегда будет стоять между нами. Поверь мне, я знаю это.

— Давай решать все проблемы, когда они будут появляться, Санти, — попросила она. — По крайней мере, мы сможем видеться и быть вместе. Мы же достаточно любим друг друга, чтобы справиться с любыми проблемами, правда, Санти? — Она услышала его глубокий вздох так близко, словно его рот касался ее уха. Близость казалась такой достижимой, протяни руку, и коснешься его, почувствуешь его тепло и ласку.

— Марчелла, напряженная любовь, которая тебе нужна и которую ты сама даешь, ставит так много проблем, — сказал он. — Может быть, слишком много проблем?

— Но что же случилось с твоей «вечной» любовью? — заплакала она.

— Этого я не забыл, — уверил он, — и не забуду. Мы должны пожениться, Марчелла. Мои мечты о любви не менее сильные и всепоглощающие, чем твои. Я хочу, чтобы все было поровну!

— Но все и так поровну! — напомнила она ему.

— Нет, до тех пор, пока Марк будет стоять передо мной! Нет, если ему будет доставаться больше твоей любви, чем мне, Марчелла! — заявил он.

— Все те же старые аргументы, Санти! Ты такой же ужасный, как и Марк! Зачем вы заставляете меня выбирать между вами? Не могу же я, в самом деле, отрезать одну ногу, одну руку, половину сердца! Марк навсегда останется моей частью. Перед ним блестящее будущее, и я хочу быть с ним всегда, вдохновлять его. Ты не знаешь, что чувствует мать к своему ребенку, — у тебя никогда не было детей!

— Но именно это я и хотел разделить с тобой, — напомнил он. — Усыновив Марка.

— Марк никогда на это не согласится! — зарыдала она.

— Спроси его, — предложил Санти.

— Да не надо мне его спрашивать! — быстро отозвалась она. — Что я, не знаю его реакции? Он просто посмеется, и все!

— Посмеется? — эхом отозвался Санти. «Господи, — подумала Марчелла, — и как меня угораздило сказать это слово?»

— Наверное, я уже устал от того, что постоянно становлюсь посмешищем, Марчелла. — Голос Санти стал ледяным. — Наверное, нам просто нужно сказать друг другу прощай сейчас.

— Нет! Подожди! Зачем ты так говоришь! — закричала она. — Мы же скоро увидимся, правда? Ты получил мои письма? — Но послышались гудки, и она поняла, что он повесил трубку.

Санти спускался по Лас-Рэмбласу, самой оживленной улице Барселоны. Это, собственно, нельзя было назвать улицей — просто широкий проход по бульвару, забитому лавчонками, в которых продавали все больше цветы, журналы да птичек в клетках. В любое время суток бульвар был запружен людьми, но сегодня Санти никого не замечал. Он злился, что его замечательное предложение по усыновлению было отклонено, но он знал, что его злость скоро рассеется и ей на смену придет ощущение тяжкого одиночества, которое навалится на него, и опять станет казаться, что жизнь теряет смысл, а ведь он поклялся, что не позволит себе никогда испытать ничего подобного.

Был только один путь избавиться от этого невыносимого чувства, которое вызвала женщина, — это вырвать его прочь из сердца, как и должен был поступить настоящий мужчина. Работой, путешествиями, да чем угодно, лишь бы избавиться от этого дорогого образа. Он остановился на перекрестке, ожидая, пока остановятся машины.

С чего он взял, откуда у него эта непоколебимая уверенность, что среди всех встреченных — или невстреченных — им женщин именно Марчелла предназначена ему? Как это нелогично. С этим нужно покончить, если он не хочет оставаться несчастным.

Он шел по Лас-Рэмбласу к дому своих родителей. Все три недели после своего возвращения из Нью-Йорка он пытался отложить свой визит к ним, потому что знал, что его начнут обстоятельно расспрашивать о путешествии. Но не мог же он упоминать о Марчелле; он уехал под предлогом обсуждения совместной работы с Манхэттенской галереей. А вдруг мать разгадает его уловки и начнет задавать свои знаменитые язвительные вопросы? Ей очень хотелось вновь его женить, это он знал. Но что он мог рассказать ей? Что она вот-вот станет бабушкой двух издерганных американских подростков?

Он передернул плечами, пересекая улицу, разглядывая длиннохвостых попугаев и голубей, расхаживающих и прыгающих в клетках в его любимой лавочке. И зачем мы устраиваем сами себе тюрьмы? Не было ли бы и в самом деле лучше, если бы он постарался забыть это приключение или, например, изложить все свои чувства (как он и намеревался) в одном длинном-длинном, искреннем и честном письме к Марчелле, все же оставляя открытой дверь для надежды? По крайней мере, сейчас надежда была нужна ему, как кислород.