Маг в законе - Генри Олди

— Я брехун?!

Пока человеческий муравейник за оградой шумел и разорялся, Сенька-Крест успел в один момент отпереть ворота, впустить «епутацию» и быстренько захлопнуть створки перед носом у остальных. Лязгнул ключ в замке, ответно лязгнули цепь с засовом, и Сенька поспешил вернуться во флигель. А Джандиери, сопровождаемый идущими позади выборными, с прежней ленцой прошествовал на веранду, где и уселся в легкое плетеное кресло.

Отец Георгий встал у князя за спиной, символизируя единение светской и духовной власти.

Жаль, если сверху глядеть, не так душевно выходит.

А вниз идти я боюсь.

У Сеньки-фортача, старшего из братьев Крестов, глаза запавшие, усталые. Не по годам; по жизни. Таится в них до поры:

...двор.

Серый рай. В дальнем конце свалка примостилась: игрушек там видимо-невидимо, и каждый божий день — новые. В ближнем конце чахлый тополь вырос, лазить по нему, не перелазить. У сарая лавочника Ярошевского — ящики. Из досок славные мечи получаются. А забор — это вообще красота.

Много ли человеку в детстве для счастья надо?

Крохи с фартового стола.

Выборным Джандиери сесть не предложил; они так и остались стоять у крыльца, комкая в руках шапки. Один урядник фуражку не снял — по уставу не положено.

— Итак, я слушаю. Только имейте в виду: быстро и конкретно. Начнем с местного представителя власти, — в руке у Джандиери возникла пока еще незажженная сигара, и кончик ее пистолетным дулом уставился в грудь уряднику. Теперь, когда все происходит близко, мне слышно хорошо. Ну, давай, Шалва Теймуразович, давай, Циклоп, убеди их, напугай их! пусть уходят! ты же можешь, князь, полковник, «Варвар»!

— ...Значица, имею доложить, ваша бдительность: вчера вечером, близ села Цвиркуны, силами местных жителей имела место попытка задержать двух магов-конокрадов; стало быть, таборного рома и его подмастерья, из местных, крестьянского сословия, село Кривлянцы. Однако же ром по причине нервического припадка отдал Богу душу, избежав тем самым справедливого наказания, а его подельнику удалось скрыться...

— Не удивительно, не удивительно, — покивал головой князь, раскуривая сигару и окутываясь облаком сизого дыма. — Силами местных жителей... Продолжайте, урядник, я вас слушаю. И что же дальше?

— Дальше-то как раз и ничего, ваша бдительность... только в народе говорят...

— И что же говорят в народе?

— Видели! — выдохнул урядник, будто в прорубь головой кинулся. — Из ваших людей там кой-кого видели, ваша бдительность!

— Да ну?! — лица Джандиери я не вижу, но мне отчетливо представляется, как князь вздергивает левую бровь в недоверчивой насмешке. — И кого именно видели? Опять же, кто именно видел? уж не ты ли, твоя строгость?

Официальное обращение к уряднику прозвучало хуже оскорбления.

— Никак нет, ваша бдительность! Я уже после, ночью, прибыл.

— А-а, — Джандиери, не скрываясь, зевает. — Тогда кто свидетель?

— Вот он, Остап Тарасыч! голова Цвиркунов! — и урядник с видимым облегчением злорадно кивает на стоящего рядом «голову»: вислоусого, кряжистого дядьку.

— Ну-с, допустим. Давайте послушаем очевидца. Итак?

Голова мялся, кряхтел, глядя в землю; наконец выдавил:

— Та ото ж, ваша мосць... обчество — оно завсегда, коржи-бублики... ну, стали тех ворюг смаженых вязать... шоб, значит, препроводить... Ось! И тут: тарантас с вашего маетку катит. А в ем — доця ваша, панночка, значит; еще той, из городу... ну, паныч, мордатый такой. И кучер, шо на рома дюже схожий. Ось...

Остап Тарасыч вновь замолчал, ковыряя землю носком растоптанного чобота.

— Я слушаю, — подбодрил его Джандиери с той же доброжелательностью, с какой незадолго до явления толпы подбадривал мальчишку, отловленного Трисмегистом в саду. — Не тяните время.

— ...ото ж, говорю. Кучер ваш, шо навроде рома, с тарантаса сиганул — и до нас! Выплясывать стал, как скаженый, по-ромски распевать! мы сразу смекнули: колдует! Очи нам поотводил, я мажонка за родного сыночка принял! Мы ему, кучеру вашему: шо ж, ты, мол, вражина, творишь? а туточки паныч мордатый подоспел и Ондрейке в рожу! в рожу! Нос, коржи-бублики, набекрень своротил...

— Интересно, интересно... Так-таки без видимой причины подошел и ударил? Нос сломал? Ни за что? — сигара курится Везувием, и из дыма, из грозового облака звучит такой голос, что сразу ясно: горе тебе, град Помпея! Колись, маруха, выкладывай правду!

Иначе — быть беде!

— Ну, не то шоб ни за шо... Ондрейка ему, панычу, то бишь: «За конокрада заступу держишь? Небось, одной с им породы?!» — а паныч Ондрейке в рожу. Ось.

— Ясно. И каким же образом «паныч» за конокрада заступался?

— Та сказал, шо, мол, не бейте его! шо прекратите той... как его?.. самосуд, значит. Ось...

— С этого и следовало начинать, любезный! Выходит, имел место самосуд?

— Та не, ваша мосць, Господь с вами! какой там самосуд, коржи-бублики?! ось вам хрест!.. — голова истово перекрестился.

Тут пройдоха-шинкарь, похоже, решил, что пора прийти на помощь:

— Ваша мосць, хай вам здоровья и счастья от внуков! дозвольте мне?!

— Тебе? а впрочем, пускай. Иначе мы до завтра не разберемся: у некоторых очевидцев что-то случилось с памятью.

— Да старый я уже, ваша мосць, забываю, где мотня в штанях... — заспешил голова, и мигом умолк под суровым взглядом Джандиери.

Выборные тоже начали с недоумением переглядываться между собой и коситься на Остапа Тарасыча: что ты, мол, такое несешь, старый хрен?! А голова, не обращая на них внимания, преданно глядел в рот князю.

— Ваша мосць, — спас шинкарь положение, — таки имело место досадное непонимание. Наши сельчане поймали мага с мажонком, а те ну вырываться! ну спорить! Сами понимаете, мужики наши тоже не подарок на именины, слово за слово, юшка из носу... А у вашего дорогого гостя, не в обиду будь, есть такой себе кулак! славный кулак! добрый кулак! Мне б такой кулак, я б горя не знал... Вот, собственно, и все. Никакого самосуда.

— Я понял. Надеюсь, десять рублей утешат несчастного, пострадавшего от кулака моего... гм-м... гостя?

— Шо? — очнулся голова. — Та не, ваша мосць, десять — то занадто! целковый ему, Ондрейке, и вдосталь будет! ну, синенькую... Сам ить паныча обидел, коржи-бублики! сам и огреб в рожу. А самосуда не было, то вам Ицик верно сказал, я б и сам — да ось беда, языком не вышел. В ножки кланяюсь, ваша мосць, звиняйте меня, дурня седого...

— Ты шо верзешь,[64] Остапе?! — толкнул голову локтем в бок один из выборных. — Целковый! синенькая! То нащо мы сюды приперлись?

— А я вас сюды, куме, за чуба не тянул! Сами шли, сами пришли, еще и меня притянули! А нащо — Бог вам судья!

— В таком случае, — Джандиери погасил сигару в стоявшей рядом на столике бронзовой пепельнице; поднялся из кресла, достал кожаное портмоне. Брезгливо вынул несколько разноцветных ассигнаций, — будем считать разговор оконченым. Часть денег передайте пострадавшему, часть употребите... э-э... во благо. Водки купите, что ли...

Выборные стояли у крыльца, насупившись и не зная, что делать. В их мозгах медленно проворачивались жернова, меля в муку зерно тяжких дум: уходить? нет? что произошло? зачем они сюда шли? Толпа за оградой, не участвуя в разговоре, да и не слыша его вовсе, тревожно гудела. Громче. Еще громче.

По-моему, князь промахнулся. Встал слишком рано.

По-моему...

— Как тебе не стыдно, Шалва! Мой друг, ты же знаешь, как я люблю пейзан, этих чистых, честных представителей простого народа! Носителей исконной сути, темных разумом, но светлых душой! Нет, ты совершенно не умеешь общаться с кем бы то ни было, кроме твоих ужасных коллег! Скажите, голубчики, вы хотите... как это?.. а, немножечко выпить? Я знаю, простой народ всегда хочет немножечко выпить!

На крыльце возникла Княгиня. Вот еще мгновение назад она была в столовой, у соседнего окна — и вот она уже на веранде, и выборные сразу заулыбались, расслабились.

— Благодарствуем, ясная пани!

— Почтем за честь!

— Ой, дама! ой, нивроку, дама! не сглазить бы...

И народ за оградой малость притих. Шеи повытягивали, смотрят: что за чудернация в саду творится?

Прислуга объявилась словно по мановению волшебной палочки. Два круглых летних столика вместе с плетеными креслами мигом перенеслись ближе к крыльцу; мелькнули и упали вышитые скатерти, поверх выстроились чашки, чайнички, рюмки, графинчики; стряпуха Оксана волокла блюда с холодными заедками.

— Ну что бы я без тебя делал, дорогая Эльза?! — судя по тону, князь явно улыбался, хотя его лица мне по-прежнему не было видно.