Санкт-Петербург. Автобиография - Марина Федотова

Другой раз Пронин под руку с Цыбульским прогуливались по левой стороне Невского в людное время и пригласили всех более-менее знакомых встречных на обед в итальянский кабачок Фрaнческо Тaнни на Екaтерининском кaнaле праздновать чье-то из них рождение или именины. К обеду явилось человек пятьдесят. Пронин шумит, распоряжается, заказывает меню и вино, наконец съедено очень много, выпито еще больше. Хозяин подает Пронину счет. Тот берет с явным недоумением. «Что это?» – «Счетик-с». Пронин читает вслух внушительную трехзнaчную цифру, обводит окружающих диким взглядом и вдруг восклицает: «Хамы! Кто же будет платить?»

Комнат в «Бродячей собаке» всего три. Буфетная и две «залы» – однa побольше, другая совсем крохотная. Это обыкновенный подвал, кажется, в прошлом погреб. Теперь стены пестро расписаны Судейкиным, Белкиным, Кульбиным. В главной зaле вместо люстры выкрашенный сусальным золотом обруч. Ярко горит огромный кирпичный кaмин. На одной из стен большое овальное зеркало. Под ним длинный дивaн – особо почетное место. Низкие столы, соломенные табуретки. Все это потом, когдa «Собака» перестала существовать, с насмешливой нежностью вспоминала Aннa Ахматова:

Дa, я любила их – те сборища ночныеНa низком столике – стаканы ледяные,Нaд черным кофием голубоватый пар,Кaмина красного тяжелый зимний жар,Веселость едкую литературной шутки...

...Сводчатые комнаты «Собаки», заволоченные табачным дымом, становились к утру чуть волшебными, чуть «из Гофмана». На эстраде кто-то читает стихи, его перебивает музыка или рояль. Кто-то ссорится, кто-то объясняется в любви. Пронин в жилетке (пиджак часам к четырем утра он регулярно снимает) грустно гладит свою любимицу Мушку, лохматую и злую собачонку: «Ах, Мушка, Мушка, зачем ты съела своих детей?» Ражий Маяковский обыгрывает кого-то в орлянку. О. А. Судейкина, похожая на куклу, с прелестной, какой-то кукольно-механической грацией танцует «полечку» – свой коронный номер. Сам «мэтр Судейкин», скрестив по-наполеоновски руки, с трубкой в зубах мрачно стоит в углу. Его совиное лицо неподвижно и непроницаемо. Может быть, он совершенно трезв, может быть, пьян – решить трудно. Князь С. М. Волконский, не стесняясь временем и местом, с жаром излагает принципы Жака Далькроза. Барон Н. Н. Врангель, то вкидывая в глаз, то роняя (с поразительной ловкостью) свой моноколь, явно не слушает птичьей болтовни своей спутницы, знаменитой Паллады Богдановой-Бельской, закутанной в какие-то фантастические шелка и перья. За «поэтическим» столом идет упражнение в писании шуточных стихов. Все ломают голову, что бы такое изобрести. Предлагается, наконец, нечто совсем новое: каждый должен сочинить стихотворение, в каждой строке которого должно быть сочетание слогов «жора». Скрипят карандаши, хмурятся лбы...

Под аплодисменты ведут автора, чья «жора» признана лучшей, записывать ее в «Собачью книгу» – фолиант в квадратный аршин величиной, переплетенный в пеструю кожу. Здесь все: стихи, рисунки, жалобы, объяснения в любви, даже рецепты от запоя, специально для графа О’Контрэр. Петр Потемкин, Хованская, Борис Романов, кто-то еще – прогнав с эстрады поэта Мандельштама, пытавшегося пропеть (Боже, каким голосом!) «Хризантемы», – начинают изображать кинематограф. Цыбульский душераздирающе аккомпанирует. Заменяя надписи на экране, Таиров объявляет: «Часть первая. Встреча влюбленных в саду у статуи Купидона» (Купидона изображает Потемкин, длинный и худой, как жердь). «Часть вторая: Виконт подозревает... Часть третья...»

Понемногу «Собака» пустеет. Поэты, конечно, засиживаются дольше всех. Гумилев и Ахматова, царскоселы, ждут утреннего поезда, другие сидят за компанию. За компанию же едут на вокзал «по дороге» на Остров или Петербургскую сторону. Там в ожидании поезда пьют черный кофе. Разговор уже плохо клеится, больше зевают. Раз так за кофеем пропустили поезд. Гумилев, очень рассердившись, зовет жандарма: «Послушайте, поезд ушел?» – «Так точно». – «Безобразие – подать сюда жалобную книгу!»

Книгу подали, и Гумилев исписал в ней с полстраницы. Потом все торжественно расписались. Кто знает, может быть, этот забавный автограф найдут когда-нибудь... Столкновения с властями вообще происходили не раз при возвращении из «Собаки». Однажды кто-то, кажется Сергей Клычков, похвастался, что влезет на чугунного коня на Аничковом мосту. И влез. Разумеется, появился городовой. Выручил всех Цыбульский. Приняв грозный вид, он стал вдруг наступать на городового. «Да ты знаешь, с кем ты имеешь дело, да ты понимаешь ли... Как смеешь дерзить обер-офицерским детям», – вдруг заорал он на весь Невский. Страж закона струсил и отступился от «обер-офицерских детей».

На улицах пусто и темно. Звонят к заутрене. Дворники сгребают выпавший за ночь снег. Проезжают первые трамваи. Завернув с Михайловской на Невский, один из «праздных гуляк», высунув нос из поднятого воротника шубы, смотрит на циферблат Думской каланчи. Без четверти семь. Ох! А в одиннадцать надо быть в университете.

Распоряжением градоначальника артистический подвал «Бродячая собака» был закрыт в 1915 году.

Сами того не желая, «люди Серебряного века» в стремлении следовать правилам «века золотого» доходили до нелепостей (поневоле вспоминается Т. С. Элиот: «Так закончится мир – не взрыв, но всхлип»). А современность брала свое – мир вокруг «башен», дач, кабаре, художественных (не забудем о пропагандируемых Казимиром Малевичем и Иваном Пуни на лекциях принципах кубизма, футуризма и супрематизма) и литературных споров стремительно и неудержимо менялся.

Первые такси и трамваи, 1907 год

Яков Годес, Дмитрий Засосов, Владимир Пызин

Технический прогресс наступал – вместо гужевого транспорта в городе начали появляться «механические машины»: трамваи, троллейбусы, автомобили.

О первом рейсе петербургского трамвая вспоминал историк Я. Г. Годес.

В тот день утром из Василеостровского парка выехал разукрашенный флагами трамвайный вагон. На Николаевской набережной, на Николаевском мосту, на Конногвардейском бульваре стояли толпы людей. Особенно много народу собралось у Адмиралтейства, где должна была состояться официальная церемония открытия трамвая. Здесь разбили шатер, в котором отслужили молебен, освятили новый транспорт. Прозвучало несколько речей, приглашенные вошли в вагон – те, кто был чином постарше, расселись на скамьях, остальные толпились возле передней площадки, чтобы посмотреть на работу вагоновожатого. Последним в вагон поднялся Графтио (инженер, строитель первых гидроэлектростанций. – Ред.). Он подошел к контролеру, несколько раз позвонил, повернул тяжелую ручку, и вагон под одобрительные возгласы и аплодисменты тронулся. И по мере того как вагоновожатый поворачивал ручку, вагон то убыстрял, то замедлял свой бег.

Вот уже позади бульвар, Благовещенская площадь (ныне площадь Труда)... Вагон легко обгоняет экипажи, сразу взбирается на вершину моста, спускаясь с нее, притормаживает и спокойно въезжает на набережную Васильевского острова. Люди в вагоне и на тротуарах не перестают удивляться. Вот и конечный пункт – на углу 8-й линии и Большого проспекта. Первый рейс сделан. Графтио, довольный, покидает вагон.

В первом вагоне петербургского трамвая ехал и другой будущий выдающийся советский ученый и конструктор – Яков Модестович Гаккель. Он решал проблемы обеспечения трамвая электроэнергией и так же, как многие другие, представлял здесь фирму «Вестингауз»... Горожане с восторгом встретили новый вид транспорта. Тысячи людей спешили проехать в трамвае. Петербуржцы по достоинству оценили его, – он сразу же стал необходим многим. «Преимущества трамвая перед конками», «Трамвай – средство против дефицита», «Петербуржцы довольны» – заголовки газет достаточно красноречивы. А городские власти были завалены требованиями о скорейшем открытии новых линий.

Что касается автомобилей, парк частных машин был невелик: свои «авто» имелись только у самых обеспеченных. Зато в городе начала действовать система такси.

Д. А. Засосов и В. И. Пызин вспоминали:

В 10-х годах появились автотакси частных владельцев. Машины были заграничные, разных фирм и фасонов. На них были счетчики, но чаще их нанимали из расчета примерно 5 рублей в час. Стоянка была на Невском, около Гостиного. Шоферы этих такси выглядели людьми особого типа, одеты по-заграничному: каскетка, английское пальто, краги. Держались они с большим достоинством, ведь это были все хорошие механики, машины были несовершенной конструкции и часто портились, их надо было на ходу ремонтировать. Многие относились к таксомоторам с недоверием и предпочитали пользоваться извозчиками – надежнее и дешевле. На некоторых улицах с малым движением и с хорошим покрытием, например на набережной Фонтанки, иногда можно было наблюдать своеобразные гонки между рысаком и автомобилем. Победителем часто оказывался орловский рысак, правда, на коротких дистанциях. При этом часть публики выражала явное удовольствие, сопровождая обгон криками восторга и нелестными выражениями в адрес автомобиля.