Толковая Библия. Ветхий Завет и Новый Завет - Александр Лопухин

Между тем Спаситель в это время избрал из среды своих последователей еще семьдесят учеников, которые должны были составлять рядом с двенадцатью второй круг ближайших проповедников Евангелия и распространителей Царства Божия. Их Он теперь отправил по двое повсюду приготавливать путь для Него и дал им наставления, схожие с теми, которыми Он напутствовал двенадцать учеников. Они отличаются толь ко большей краткостью, потому что и давались по случаю более временной обязанности; в них опущены излишние теперь ограничения касательно непосещения язычников и самарян. Вместе с тем они звучали уже более грустным тоном, очевидно, навеянным грустными испытаниями постоянного отвержения.

С приближением к Иерусалиму в числе окружавшего Христа народа стало больше появляться фарисеев и книжников, которые не прочь были позаняться совопросничеством, чтобы всесторонне исследовать взгляды галилейского Пророка.

Один из них подошел к Спасителю и спросил Его: «Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» Иисус, провидя его коварные побуждения, просто спросил его, какой ответ на этот вопрос дан законом, изучение и объяснение которого составляет самую цель его жизни. Законник дал лучшее изложение, какое только было известно в то время. Иисус подтвердил его ответ и сказал: «Так поступай и будешь жить». Но добиваясь несколько больше этого и стараясь оправдать вопрос, который даже с его точки зрения был излишен и задан был, как он сам сознавал, с неблагородным намерением, законник надумал прикрыть свое отступление новым вопросом: «А кто мой ближний?» Христос знал, что если спросить собственного мнения законника по этому вопросу, то оно было бы крайне узко и ложно; поэтому Он ответил сам или, вернее, дал законнику средство ответить на него одной из своих трогательных притчей. Он рассказал, как однажды человек, проходя скалистым ущельем, ведущим из Иерусалима к Иерихону, попал в руки разбойников, частые нападения которых дали самому проходу зловещее название «Кровавый путь». Грабители-бедуины, как часто бывает еще и теперь, бросили его на дороге обнаженным, истекающим кровью и полумертвым. Священник, возвращаясь этим путем в свой священнический город, увидел его, но тотчас же перешел от него на другую сторону дороги. Проходил также левит, но еще с более холодным равнодушием посмотрел на него и прошел мимо. Но вот тем же путем проезжал самарянин, один вид которого возбудил бы в несчастном трепет племенной вражды и самую тень которого он почел бы осквернением, – добрый самарянин, образ того божественного Проповедника, которого отвергали и презирали люди, но который пришел исцелить раны человечества, не находившие для себя целебных средств ни в обрядовом, ни в нравственном законе. Он подошел к несчастному, сжалился над ним, перевязал ему раны, посадил на своего осла, сам пошел пешком по жесткой, раскаленной, пыльной и опасной дороге и не оставил его до тех пор, пока совершенно не обеспечил его безопасности и в заключение даже великодушно позаботился о его будущих нуждах. «Кто же из этих троих, – спросил Иисус Христос законника, – был ближний попавшемуся разбойникам?» Законник, конечно, не был настолько тупоумен, чтобы не видеть – кто; однако же, чувствуя, что он никак не может включить в понятие ближнего ни самарян, ни язычников, не имел достаточного мужества и откровенности выговорить «самарянин», а потребил жалкий обиняк: «Оказавший ему милость». – «Иди, – сказал ему Христос, – и ты поступай так же».

Так путешествие постепенно приближалось к цели, и вот уже виден был Иерусалим. Но Христос не сразу отправился в святой город, а на время остановился в Вифании, ютящейся на одном из склонов горы Елеонской. В этом пригородном селении жило одно благочестивое семейство, которое уже не раз удостаивалось посещений Христа во время Его пребывания в Иерусалиме, и всякий раз оно встречало божественного Гостя с необычайным радушием и восторгом. Оно состояло из трех членов – Лазаря и его двух сестер: Марфы и Марии. Прибытие Спасителя в их дом по обычаю привело их в неописуемую радость, которая еще увеличивалась от того, что Спаситель уже давно не был у них. Обе сестры соперничали между собой в оказании внимательности и почтения к высокому гостю, и особенно Марфа засуетилась, бегая взад и вперед, чтобы получше приготовить Ему угощение. Сестра ее Мария также заботилась о приличном для Него приеме, но, будучи более возвышенного характера, она иными способами оказывала Ему любовь и почтение. Зная, что Марфа до блаженства была рада сделать все, что только можно, для Его материального удобства, она сама в глубоком смирении села у ног Иисуса и слушала слово Его.

Марии нельзя порицать за это, потому что сестра ее, очевидно, с радостью отдалась заботе по возможности лучше выполнить требования гостеприимства и без всякой помощи могла сделать все, что требовалось для того. Нельзя порицать также и Марфы за ее хлопотливость; единственная ошибка ее состояла в том, что она при своей внешней деятельности потеряла необходимое равновесие с требованиями внутренней жизни. Когда она так трудилась и хлопотала, нечто вроде зависти нарушило ее душевное спокойствие при виде того, как сестра ее «праздно», думалось ей, сидит у ног их высокого Посетителя и все хлопоты сваливает на нее одну. Если бы она вдумалась побольше, то, конечно, не могла бы не признать, что в уклонении Марии от забот домашнего хозяйства было не столько себялюбия, сколько здравого размышления; но быть справедливым и великодушным всегда трудно, а когда кто дозволит себе поддаться низкому чувству вроде мелочной зависти, то даже и невозможно. Так, в порыве своей раздраженности, Марфа, вместо того чтобы ласково попросить свою сестру помочь ей, если только действительно нужна была эта помощь, – на которую, как можно судить по характеру Марии, та живо откликнулась бы, – она почти с досадой и непочтительностью подбегает и спрашивает Иисуса, неужели Ему нет нужды, что сестра ее сидит сложа руки, между тем как она одна должна хлопотать по хозяйству. Не скажет ли Он ей, чтобы она пошла и помогла в хозяйстве (Марфа была, очевидно, слишком добросовестна, чтобы прибавить обычное выражение строптивых людей – что, дескать, ей самой бесполезно говорить об этом). Но эта ненужная суетливость встретила в Христе любящий укор: «Марфа, Марфа, – сказал Он ей тоном нежного укора, – ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется от нее».

Поутру Спаситель удалился в уединенное место помолиться. Ученики не раз видели Его на молитве, но теперь, под впечатлением торжественных ожиданий чего-то великого, они захотели научиться от Него молитве. Когда молитва Его окончилась, они подошли к Нему и изложили свою просьбу, и Спаситель тотчас же преподал им ту дивную «Молитву Господню», которая легла в основу всех христианских молитв. В ней Спаситель в молитвенной форме изложил сущность того именно, достижение чего необходимо для духовного совершенства человека. И прежде существовали молитвы, часто отличавшиеся замечательной высотой мысли и чувства, и иудейские раввины считали своей обязанностью преподавать своим ученикам знание молитв, обнимающих собой весь закон и пророков; но только молитва Господня воплощает в себе все, что только может чувствовать и жаждать искренно верующее и истинно человеческое сердце. В ней нет ничего такого, что вытекало бы из каких-либо личных пожеланий; все в ней дышит сознанием общего сыновства человечества по отношению к Отцу Небесному, пришествие царствия которого выставляется главнейшим пожеланием всякого чистого сердца. Из материальных благ в ней испрашивается только хлеб насущный, как необходимое условие существования; но с большей настойчивостью испрашивается прощение наших долгов или грехов, под условием нашего собственного прощения грехов других по отношению к нам. Мир окружен соблазнами, а человек слаб, и потому Спаситель учил своих учеников молиться о том, чтобы Отец Небесный не подвергал нас опасности чрезмерных искушений или испытаний, и в заключение всего, чтобы избавил нас от главного виновника искушений, именно от лукавого. Все эти прошения к Отцу Небесному закончены торжественным славословием: «ибо Твое есть царство и сила и слава во веки. Аминь».

XX

В Иерусалиме. Проповедь Иисуса Христа в преполовение и последний день праздника Кущей. Исцеление слепорожденного

Праздник Кущей был одним из самых торжественных иудейских праздников, и для совершения его стекалось огромное множество народа, который спешил как возблагодарить Бога за все благодеяния истекающего года, так и принять участие во всех увеселениях. Народ в это время, покончив все свои полевые работы и собрав виноград, чувствовал себя особенно свободным и предавался как религиозным, так и мирским удовольствиям. Сам праздник служил воспоминанием странствования израильтян по пустыне, и его проводили с таким всеобщим ликованием, что Иосиф Флавий и Филон Александрийский называют его «святейшим и величайшим праздником», и у иудеев он известен был как праздник по преимуществу. Он совершался в течение семи дней подряд, с 15 по 21 день месяца Тисри, и восьмой день проводился в священном собрании. В течение семи дней иудеи в воспоминание своего странствования по пустыне жили в небольших шалашах, сделанных из густолиственных ветвей масличных, пальмовых и миртовых дерев, и каждый носил в руках пучок зелени (лулаб), состоявший из пальмовых и ивовых ветвей, из плодов персика и лимона. В продолжение недели праздника все священники по очереди совершали служение; семьдесят тельцов приносилось в жертву за семьдесят народов мира; ежедневно читался закон и ежедневно храмовые трубы по двадцать одному разу трубили вдохновенные и торжественные гимны. Ликование, несомненно, усиливалось еще тем, что праздник этот наступал спустя только четыре дня после страшных обрядов великого дня покаяния, в который совершалось торжественное очищение грехов всего народа. Такая торжественность праздника могла бы неблагоприятно повлиять на настроение народа. Если бы Спаситель открыто явился в Иерусалиме среди восторженных поклонников, то восторженность их легко могла бы перейти в политическое смятение, как это и бывало не раз, особенно с галилеянами, отличавшимися наибольшей пылкостью патриотического духа. Поэтому Он всячески избегал поводов к этому и даже на вопрос своих «братьев» о том, пойдет ли Он вообще на этот праздник, отвечал уклончиво, что еще не пойдет. И теперь, будучи неподалеку от Иерусалима, Он не сразу пошел на праздник, а лишь несколько дней спустя, так что многие думали, что Он совсем не будет на празднике.