Мотылек - Анри Шарьер

– Какое счастье, Папи, что после стольких лет борьбы ты наконец-то свободен. Мы рады за тебя.

– Надеюсь, скоро и ваш черед.

– Как пить дать. Капитан сказал, что нас будут выпускать по одному через каждые две недели. Что собираешься делать на свободе?

Я помедлил с ответом, но, набравшись мужества, несмотря на страх показаться смешным перед ссыльным и двумя каторжниками, выпалил:

– Что собираюсь делать? Нетрудно ответить: буду работать и буду всегда честным. В стране, оказавшей мне доверие, стыдно совершать преступления.

Я был поражен, когда услышал в их голосах такую же убежденность:

– Я тоже решил исправляться. Ты прав, Папи. Будет трудно, но игра стоит свеч. Венесуэльцы заслуживают, чтобы к ним относились уважительно.

Я не верил своим ушам. Представить себе Тото, тюремного выкормыша, с такими идеями? Потрясающе! Или Антарталью, всю жизнь охотившегося за чужими кошельками, с подобными мыслями? Удивительно и труднее всего представить Депланка, прожженного сутенера, без всяких планов найти женщину и заставить ее работать. Все разразились хохотом.

– Просто умора! Только представить себе, что мы на Монмартре или Плас-Бланш и рассказываем об этом! Кто бы нам поверил!

– Люди нашего мира поверили бы. Они бы нас поняли. Обыватели – ни за что! Подавляющее большинство французов никогда не согласятся с тем, что из человека с таким прошлым, как у нас, может получиться человек порядочный во всех отношениях. Вот в чем разница между французами и венесуэльцами. Я вам рассказывал о бедном рыбаке из Ирапы, который убеждал префекта, что человека нельзя считать потерянным навсегда: ему надо только дать шанс и оказать помощь, чтобы он снова стал честным человеком. Эти почти безграмотные рыбаки с залива Пария, затерявшегося на краю света в огромном устье Ориноко, мыслят по-человечески, чего явно не хватает многим нашим соотечественникам. Технический прогресс, суетная жизнь, общество с единственным идеалом – побольше изобретений и новшеств, во имя чего? Для того, чтобы жизнь стала еще легче и чтобы постоянно рос жизненный уровень. Вкусить научных открытий – это все равно что лизнуть мороженого: хочется еще и еще. Жажда все большего и большего комфорта заставляет вести постоянную борьбу за его достижение. Это иссушает душу и сердце людей – уходят сострадание, понимание и благородство. Не хватает времени позаботиться о других, не говоря уже о преступниках. Здесь, в Венесуэле, даже власти отличаются от наших. Они хоть и отвечают за общественный порядок в целом, но все-таки идут на риск, чтобы спасти отдельного человека, невзирая на возможные серьезные неприятности и последствия. И это великолепно.

У меня прекрасный костюм цвета морской волны. Его дал мне мой ученик, ныне полковник. Месяц назад он поступил в офицерское училище, успешно сдав экзамены и оказавшись в тройке лучших по конкурсу. Я очень рад, что своими уроками способствовал его успеху. Перед отъездом он оставил много другой одежды, почти новой, оказавшейся мне впору. Благодаря Франсиско Боланьо, капралу национальной гвардии, женатому человеку и отцу семейства, я выйду на свободу прилично одетым.

Этот старший офицер, ныне полковник национальной гвардии, на протяжении двадцати шести лет оказывал мне честь своей дружбой, нерушимой и великодушной. Он воплощение подлинного благородства, цельного характера и возвышенных мыслей – всего того, чем может гордиться человек. Никогда, несмотря на свое высокое положение в военной иерархии, не переставал он быть моим верным другом, ни разу не колебался и не отказывался оказать мне помощь. Полковнику Франсиско Боланьо Утрера я многим обязан.

Да, я сделаю все возможное и даже невозможное, чтобы всегда оставаться честным. Только как быть с тем, что я никогда не работал и ничего не умею делать? Возьмись за любое дело, чтобы зарабатывать на жизнь. Это нелегко, но вполне возможно. Завтра я стану человеком, как и все другие. Ты проиграл партию, прокурор: я выбрался из канализации.

Перевозбужденный, лежу и ворочаюсь в гамаке. Идет последняя ночь моей тюремной одиссеи. Встал и прошелся по огороду, за которым я так заботливо ухаживал последние месяцы. Ярко блестит луна: светло как днем. Бесшумно течет река. Не слышно крика птиц – угомонились и спят. Небо усеяно звездами, но свет луны растворяет их свечение. Надо повернуться к луне спиной, чтобы увидеть звезды. Передо мной сплошной стеной тянется лес, он расступается только там, где стоит деревня Эль-Дорадо. Мирное царство природы успокаивает и меня. Постепенно уходит тягостное возбуждение, и тишина ночи передает мне свой удивительный покой.

Я представил в своем воображении то место, где я выйду из лодки и ступлю ногой на землю Симона Боливара, человека, освободившего Венесуэлу от испанского ига и завещавшего своим сыновьям те понятия туманности и сострадания, благодаря которым мне удалось обрести новую родину и начать новую жизнь.

Мне тридцать семь, я еще молод. Я жив и здоров. Никогда не болел серьезно. Психически уравновешен и, позволительно будет сказать, вполне нормален. Дорога вниз по сточной канаве не оставила на мне следов деградации. И мне кажется, только потому, что я по ней никогда и не шел по-настоящему.

В первые же недели свободы мне предстоит найти способ не только зарабатывать себе на жизнь, но и позаботиться о Пикколино. Я взял на себя серьезную ответственность. И все же, несмотря на всю тяжесть предстоящей ноши, я выполню свое обещание, данное мною начальнику колонии. Я не оставлю несчастного парня и постараюсь определить его в ту больницу, где умелые руки смогут вернуть ему здоровье.

Не следует ли известить отца о моем освобождении? Уже многие годы он обо мне ничего не знает. А где он сам? Все новости о сыне он получал из рук жандармов во время моих побегов. Нет, не стоит спешить. К чему бередить старые раны, возможно зарубцевавшиеся с годами. Напишу, когда встану на ноги, когда получу честную, пусть даже скромную, работу, когда я смогу сказать: «Дорогой папа, твой малыш стал честным человеком – он живет честным трудом. Работает там-то, зарабатывает столько-то, должность такая-то. Тебе не надо больше низко опускать голову, когда о нем говорят. Поэтому я тебе и пишу и хочу сказать, что всегда любил тебя, почитал и любить не перестану».

Идет война. Кто мне скажет, стоят ли немцы в моей маленькой деревне? Ардеш не ахти какая важная часть Франции. К чему ее оккупировать? Что они там найдут, кроме каштанов? Да, как только встану на ноги, обрету вес и уважение, так сразу и напишу. Постараюсь написать.

Куда податься? Пожалуй, поселюсь в деревне Кальяо, что рядом с золотыми приисками. Там и проживу положенный мне год. А чем займусь? Бог знает. Не беги впереди паровоза. Если предстоит сначала копать землю, чтобы заработать на хлеб, то необязательно всю жизнь оставаться землекопом. Надо прежде всего научиться жить на свободе. А это нелегко. За исключением нескольких месяцев проживания в Джорджтауне, я в течение тринадцати лет не заботился о хлебе насущном. А в Джорджтауне у меня получалось неплохо. Хочешь жить – умей вертеться. Разумеется, без разных штучек, чтобы никому не было вреда. Посмотрим. Итак, завтра – Кальяо!

Семь утра. Великолепное тропическое солнце, безоблачное небо. Заливаются птицы, радуясь жизни. У садовой калитки собрались друзья. Пикколино чисто выбрит и одет по-граждански. Все – и природа, и звери, и люди – дышат вольно и радостно, празднуя мое освобождение. С нами стоит один лейтенант. Он сопровождает нас с Пикколино до Эль-Дорадо.

– Обнимемся, – говорит Тото, – и ступай. Так-то будет лучше.

– До свидания, братья. Будете проезжать Кальяо, загляните ко мне. Если у меня будет дом, он станет и вашим.

– До свидания, Папи. Удачи тебе!

Быстро дошли до пристани и сели в лодку. Пикколино шел хорошо. Он парализован выше пояса, а ноги в полном порядке. Меньше чем за пятнадцать минут мы переехали реку.

– Так. Вот документы Пикколино. Удачи вам, французы. С этой минуты вы свободны. Adios! (Прощайте!)

Неужели все так просто: взял и сбросил с себя цепи, которые таскал тринадцать лет? «С этой минуты вы свободны». Стоит повернуться к ним спиной – и мы уже не под стражей! Вот и все. Быстро поднялись вверх от реки по дороге, мощенной булыжником. Несем с собой только небольшой пакет с тремя рубашками и штанами на смену. На мне костюм цвета морской волны, белая рубашка и голубой галстук в тон.

Жизнь прожить – не поле перейти. И если сегодня, двадцать пять лет спустя, я женат, имею дочь и как венесуэлец счастливо живу в Каракасе, то это стало возможным только после других многочисленных приключений, завершавшихся когда успехом, а когда и поражением, через которые мне суждено было еще пройти. Но все это время я оставался свободным человеком и достойным гражданином. Может быть, придет день, и я расскажу вам о них и других интересных историях, для которых на этих страницах не хватило места.