Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко

объектами сатиры. В пьесе Дыховичного и Слободского «Воскресение в понедельник» (1954) они доведены до абсурда.

Характерная для этих авторов репризная манера давала себя знать во всем, начиная с названия учреждения, где происходит действие: КУКУ (кустовое управление курортных учреждений) при ГорКУКУРЕКУ (городское кустовое управление кумысолечебных и речных курортов). Директор этого учреждения с соответствующей фамилией Петухов настолько поражен «бюрократическим формализмом», что по справке, где сделана опечатка (вместо «Матвеева» написано «Матвеев»), отказывается подписать путевку беременной женщине в декретном отпуске и направить ее в специализированный дом отдыха для женщин, готовящихся стать матерями. Все аргументы заместителя Петухова Фикусова о том, что достаточно посмотреть на фигуру, чтобы понять, что это женщина, Петуховым отвергаются:

Свою фигуру этот гражданин увезет с собой, а справка останется в деле. И пока твой Матвеев, сидя в доме отдыха, будет спокойно готовиться стать матерью, в журнал «Крокодил», на основании этой справки, может пойти сообщение, что мы с тобой мужчину направили рожать! Последствий, я думаю, можно тебе не описывать!..

Сам Петухов собирается жениться и отправляется свататься в некий санаторий к одинокой даме, которой успевает сообщить:

по линии экономических показателей… Конечно, это не решает, но мы все же не дети!.. Оклад, как вы догадываетесь, у меня персональный. Квартира отдельная. Обстановка стильная — витебский модерн. Ну, разумеется, холодильник «ЗИЛ», пылесос «Вихрь», телевизор «Темп», магнитофон «Яуза»… Вот, так сказать, база нашего будущего!..

Но тут выясняется, что Петухов потерял все свои документы: паспорт, профбилет, удостоверение, деньги — все было украдено у него на вокзале. А в это время на вокзальной площади грузовик сбил неизвестного, при котором находились документы Петухова. Приглашенный для опознания в милицию Фикусов, отказавшись смотреть на потерпевшего, подписывает протокол опознания. Теперь Петухов официально признан мертвым. В его учреждении ему готовят венки «от безутешных сослуживцев». Всем заправляет Фикусов («Оформляйте оркестр на полтретьего. Гражданскую панихиду к трем провернем»).

А дальше начинается история поручика Киже наоборот. Петухов появляется в своем учреждении как раз в канун собственных похорон. Он находит их «неплохо организованными»: «И материалы в стенгазете убедительные, и гроб, я посмотрел, авторитетный, не халтура какая-нибудь. Не стыдно лечь. И размер солидный. A вот венки жидковаты. Не для человека моего положения… Поскупилась на венки общественность. Поскупилась». Однако, признав Петухова живым, Фикусов не спешит вернуть его место в кабинете: он не может отменить собственный приказ об увольнении Петухова — у него нет на это основания. «Какое основание? Я же жив!» — возмущается Петухов. На что Фикусов вполне в духе самого Петухова отвечает: «Правильно. В противном случае я с вами вообще бы не стал разговаривать. Но раз вы уволены на основании справки, устанавливающей факт вашей смерти, то теперь вы можете быть восстановлены только на основании справки, подтверждающей факт вашей жизни. Это же естественно».

Петухов приходит в недоумение: «Ну знаешь, Фикусов, всяко меня снимали с работы: и как необеспечившего, и как зажавшего, и как развалившего, и как отставшего. Но чтобы как усопшего, — это первый раз!..» Он собирается разрешить проблему бюрократически — с помощью соответствующей справки. Однако в домоуправлении ему говорят, что он уже выписан из квартиры и его имущество отправлено на склад, а в его квартиру вселяются другие жильцы. На удивленные вопросы Петухова управдом отвечает, что если он принесет ордер, его вселят назад, а нового жильца выселят: «Ты принесешь ордер — с дорогой душой его выселим, а тебя вселим. Ты будешь радоваться — он будет злиться. Диалектика!» Петухову остается только растерянно развести руками: «Вот черти! Все правильно…» Невеста же, поняв, что «жених начинает петлять», заявляет ему, что «персонально для нее» он умер.

Отчаявшийся Петухов отправляется в больницу требовать от врача справку о том, что он жив. Но в регистратуре ему не могут выдать такой справки без паспорта. В этом замкнутом круге Петухов находит единственно возможное бюрократическое решение. Регистраторше, которая готова ему выдать справку о том, что «предъявитель сего является живым человеком», он заявляет, что правильное решение должно быть найдено только внутри бюрократического лабиринта: «Я сейчас беру у Фикусова справку о том, что я в любом виде — Петухов, а вы уже на этом основании удостоверяете, что я — живой Петухов! Согласны?» Но Фикусов отказывается давать такую справку, отправляя Петухова к начальству. Тот возмущен: «Чтоб мне сказали: „Какой ты работник. Сам себя восстановить не можешь?“ На самоубийство толкаешь? Да?.. Из мертвых воскресят и живьем снимут». Нет уж, скорее Петухов подчинится бюрократической «реальности»: раз он мертв, он ложится в «свой» гроб и требует, чтобы его хоронили. Происходит скандал. Является милиционер, и все выясняется. Протокол разорван, документы Петухову возвращены. И теперь он «официально живой». Обращаясь к публике, милиционер заявляет, что милиции это дело «неподведомственно», и призывает зрителей «разбираться с этими людьми самим».

Чтобы у читателя не сложилось слишком мрачное представление о кафкианском бюрократическом мире, авторы поместили действие в «раму» из милицейских монологов. Оно открывалось и заканчивалось обращениями милиционера к залу, где он сообщал, что его «запасная профессия»… — фельетонист, и говорил:

Помните: положительных типов у нас тут нет. А где же они, вы спросите. Я вам скажу где (показывает в зал) — вот они! В зале. И вас куда больше. И если вы будете смеяться над ними (показывает на сцену), стало быть, вы сильнее. А это так и есть. Так что смеяться можно. За это последнее время не штрафуем.

Пьеса интересна органическим сочетанием абсолютно «выдержанной сатиры» с интеллигентской иронией. Фигура милиционера в этом смысле примечательна. Будучи сам «фельетонистом», то есть практически автором, он находится в доверительных отношениях с залом. Эта своеобразная милицейская сатира превращает бюрократа в изгоя, отчуждая его от образа власти. Автор, зритель и милиционер находятся по одну сторону. Бюрократ — по другую. «Обобщения», таким образом, нисколько не ассоциируются с бюрократией как системой, поскольку милиционер, будучи частью бюрократии, позиционируется как часть зала. Более того, противопоставление милиционера бюрократам усиливает мотив противопоставления бюрократа и бюрократии. Действия мелких бюрократов показаны как абсурдные, но к «большому миру» автора-милиционера-зрителя не имеющие никакого отношения: герои пьесы занимаются бюрократическим самоедством. Ведь мелкие бюрократы могут доставлять только мелкие неудобства. Проявления абсурдности системы сведены к абсурдности доведенных до крайности отдельных ее черт. И чем они абсурднее, тем больше внимание фокусируется на разрозненных симптомах, а не на том, что составляет самую суть системы, проблема которой выходит далеко за пределы «формализма», неудобств и отсутствия вентиляции в бане.

Таким