Варяго-Русский вопрос в историографии - Вячеслав Фомин

В силу все той же непреодолимой приверженности к «историческому анализу» Петрухин в книгу «Мифы древней Скандинавии» (2003) вставил важнейшие сюжеты нашей ПВЛ - о призвании Рюрика, Синеуса и Трувора, о Олеге Вещем и Игоре Святославиче. Вставил вроде бы как для сопоставления с мифами и преданиями скандинавов. На самом же деле эти летописные известия, взять хотя бы одну только авторскую характеристику их героев и участников (имена Олега и Ольги суть скандинавские, русь - скандинавы, клянущиеся Перуном, «Святослав заслужил Вальхаллу»), воспринимаются именно как скандинавские. Этот восприятие еще больше усиливается тем, что всем этим «вальхаллическим» рассуждениям предшествует подробно изложенный рассказ Ибн Фадлана о похоронах руса, в котором автор видит норманна-викинга («русского вождя», следовавшего завету Одина, что этому же завету «следовали и русские языческие князья X века...», как ему следовали и «правители Швеции»), которого хоронили «русские мужи»[121].

Так, рассказ арабского путешественника, наряду с названными сюжетами ПВЛ о первых русских князьях, стал, благодаря археологу Петрухину, «мифом древней Скандинавии». А такой прием подачи материала, очень далекий от подлинной науки, заставляет уже вспомнить заключение Г.Ф.Миллера, в 1773 г. высказанное в адрес шведа О. Далина: что он «употребил в свою пользу епоху варяжскую, дабы тем блистательнее учинить шведскую историю...», и что все его выводы основываются «на одних только вымыслах, или скромнее сказать, на одних только недоказанных догадках, не заслуживали бы места в другой какой основательно писанной истории». Но Далина еще как-то можно понять. Как вообще всех его соотечественников, чье национальное самолюбие уже несколько столетий сладко тешится ложной мыслью об основании их предками Русского государства. И, не имея к тому никакого отношения, они, видимо, в качестве доказательства поставили в г. Норрчепинге памятник «первым русским князьям-скандинавам Рюрику, Олегу и Игорю» с датой 862. Видимо, все эти князья были родом из этого портового города, и в один год норрчепингская тройка «друзей-князей» разом его покинула, перебравшись на постоянное местожительство на Русь. Памятник в честь Рюрика поставлен еще и в городе Нортелье. Будем надеяться, что эти шведские города не поссорятся[122].

Петрухин, понимая всю зыбкость исторических и археологических «аргументов» норманистов, пытается расширить их поле, как и когда-то Куник, за счет лингвистики, безропотно переносящей насилие, уже многие годы творимое над ней кому не лень. И с 1985 г. он активно проводит, то отдельно, то вместе с Мельниковой, идею о скандинавской этимологии названия «Русь». В 2005 и 2008 гг. археолог так объяснял читателю, способному вообще-то спокойно заметить несоответствия между его декларациями и показаниями источников, «почему шведы именовали себя на Востоке гребцами, а не викингами, как они звались на Западе?»: «Дело в том, что на Запад скандинавы отправлялись в поход на больших парусных судах. На реках же Восточной Европы эти суда были непригодны: часто приходилось не только (!? - В.Ф.) плыть против течения. Здесь нужна была сила гребцов», т. е. руси, имя которых эстонцы передали славянам[123].

Но, во-первых, викингам, если бы они действительно надумали идти на Русь, надо было бы переплыть бурное Балтийское море, что не под силу никаким гребцам и что можно сделать только под парусом. Это Петрухин может проверить на себе. Во-вторых, норманны совершали множество походов на гребных судах по рекам Западной Европы. И ровно в половине всех этих случаев они шли против течения (а как еще со стороны моря им можно было проникнуть вглубь материка и островов?), например, Сены, Шельды, Соммы, Лауры, Гаронны, Адура, Мааса, Рейна, Эльбы, Вьенны, Роны, Темзы, Банна, Лиффея, Война, Шаннона. Понятно, что для преодоления течения этих рек, разумеется, «нужна была сила гребцов». Но гребцами-русью викинги местному населению не представлялись. И понятно почему: они воины и только воины, независимо от того, как преодолевали расстояние (по логике норманистов, народы мира непременно должны называться «пешеходами», «конниками», «кавалеристами», «лыжниками», «лодочниками», «моряками» и пр.). А оскорблять себя низким прозвищем «гребцы», да еще при встрече с противником, в руках которого оружие, воинственные викинги, также державшие в руках оружие, естественно, не могли. И если сами скандинавы «называли себя руссами, - справедливо заметил в 1838 г. даже такой «ультранорманист», как О.И.Сенковский, - то очень трудно придумать благовидную причину, почему в сагах это имя не является почти на каждой странице. Если только другие народы давали им название руссов, то очень странно, что нордманны, покорив славянские земли, приняли имя, чуждое своему языку и себе, и основали империю под иностранным и, конечно, обидным для себя прозвищем!»[124].

В-третьих, слово Ruotsi в отношении Швеции зафиксировано лишь применительно ко времени XVI-XVII веков[125]. И потому, чтобы брать во внимание факт наименования Швеции Ruotsi и проводить между ним и названием «Русь» какие-то связи, надо сначала доказать, а это, надлежит напомнить археологу-«филологу» Петрухину, одно из непреложных правил исторической критики, что финны называли Швецию Ruotsi и в IX-XI веков. К тому же название Rootsi-Ruotsi распространялось, на что обращали внимание специалисты в 1900 и 1954 гг., не только на Швецию, но и на Ливонию. А задолго до них о том же самом говорил Ломоносов. И справедливость их слов подтверждает, например, факт наименования в папских буллах XII-XIII вв. Ливонии «Руссией»: Климент III в 1188 г. утвердил епископство Икскюль «in Ruthenia»; Гонорий IV в 1224 г. вел речь о ливонских епископах, «надежно обосновавшихся в Руссии»; Урбан IV в 1264 г. считал восточную Летгалию лежащей «in regno Russiae»[126].

В 1859 г. В.И.Ламанский, указывая, что славяне познакомились со шведами не через финнов, а непосредственно, подчеркнул, что нет названия народа, происшедшего «от его рода занятий или промысла», и что если бы шведы слыли у себя под нарицательным именем гребцов, «то слово это непременно утратило бы свое прежнее значение и было бы заменено другим». Но в Швеции в XIII в. слово Rodsin - гребцы имело значение нарицательное, и что «еще теперь по-шведски гребец - rodare». И весьма, разумеется, сомнительно, продолжал он далее, чтобы шведы в 839 г. перед императором Людовиком Благочестивым «на вопрос кто они? что за люди? и какого роду? стали бы отвечать Rodsin - гребцы». К тому же это слово в IX в. было понятно каждому немцу (как оно понятно ему и сегодня), и Вертинские анналы не преминули бы перевести и объяснить его, «если бы Rhos было бы все одно, что Rodsin». И «если бы русь были Rodsin - гребцы, - задавался Ламанский уместным вопросом, - стали бы немцы называть нас ругами?». К сказанному он с иронией добавил, что в пределах Карпатской Руси насчитывается «до 30 поселений, которые стоят в известном сродстве со шведскими Rodsin (гребцами). Вероятно, в подтверждение этого положения г. Куник указал на деревню Русин, в нынешней Галиции, которая может быть населена норманнами», непонятно каким образом обратившимися «в чистых русаков, которых еще в настоящее время легко поймет русский с Байкала».

Еще раньше, в 1820-1830-х гг. Г.А. Розенкампф отметил, что слова Ruotsi и Рослаген «не доказывают ни происхождения, ни отечества руссов». Rodslagen (т. е. корабельный стан), объяснял он, производно от rodhsi-гребцы, причем буква d в произношении слова Rodslagen «почти не слышна», а затем ее вовсе выпустили, так что оно стало звучать как Roslagen. Вместе с тем Розенкампф обратил внимание на то, что в Упландском своде законов 1296 г. нет понятия Rodslagen, что термин rodhsi употребляется там в смысле профессии, а не в значении имени народа, и что в том же значении он используется в Земском уложении середины XIV в., составленном из областных сводов, и в уложении 1733 года. А из этого следует, что в XVIII в. термин rodhsi употреблялся в Швеции в профессиональном значении, следовательно, он никогда не употреблялся в значении племенного имени. После чего ученый заключил: вооруженные упландские гребцы-«ротси» не могли сообщить «свое имя России». Не преминув при этом заметить, что «еще удивительнее, что Шлецер мог так ошибиться и принимать название военного ремесла за имя народа»[127] (Рослаген - часть береговой полосы шведской области Упланда напротив Финского залива, от названия которой шведские норманисты XVII в. выводили имя Русь. За ними Шлецер считал, что из Рослагена образовались финское «Ruotsi» и славянская «Русь», и что оттуда вышли варяги-русь).

В 2009 г. В.В.Мурашова на страницах журнала «Российская история» выступила со статьей, где ее раздражение автором настоящих строк усилено все теми же, что и в случаях с Клейном и Петрухиным, амбициями археолога-норманиста: свою статью она снисходительно адресует «не археологам (которым и так ясна суть дела), а историкам». Хотя ее союзники - раздражение и амбиции - являются, как показывает даже бытовой опыт, никудышными помощниками, способными лишь скомпрометировать всякого, кто им доверится. Об уровне профессионализма исследователя говорит в первую очередь знание им историографии. Ибо это свидетельствует, насколько он глубоко вошел в тему, насколько он хорошо понимает проблемы, привлекающие внимание специалистов, насколько и почему последние расходятся в их решении и почему ими отринуты те или иные положения предшественников, т. е. насколько сам он - слегка ли, или все же основательно, как то и подобает истинному ученому, - берется за дело. К тому еще стоит добавить и его умение следовать правилу научной дискуссии, изложенному, например, Ломоносовым осенью 1749 г. в ходе полемики с Миллером: «ежели он прямым путем идет, то должно ему все противной стороны доводы на среду поставить и потом опровергнуть». И лишь затем привести свои доводы, а в конце, как водится, подвести итоги.