Варяго-Русский вопрос в историографии - Вячеслав Фомин

А о неправомерности абсолютизации археологических данных, приведшей либо к скептической оценке показаний письменных источников, либо к их прямому игнорированию, говорит тот факт, что за прошедшие десятилетия после произнесения Арциховским, как их высокопарно охарактеризовал в 1997 г. А.А. Хлевов, «провидческих и пророческих»[132], слов, археологи, специализирующиеся по «варяжской» тематике, ничего принципиального не разрешили, а лишь еще больше увязли в мнимонорманских древностях и в своих фантастических рассуждениях о скандинавах, якобы массово бывавших на Руси, и потянули в это болото всю науку И не могла разрешить потому, что, как верно поставил еще в 1872 г. Д.И. Иловайский неутешительный диагноз, «наша археологическая наука, положась на выводы историков норманистов, шла доселе тем же ложным путем при объяснении многих древностей. Если некоторые предметы, отрытые в русской почве, походят на предметы, найденные в Дании или Швеции, то для наших памятников объяснение уже готово: это норманское влияние»[133].

Тем же ложным путем она идет и сейчас, но уже впереди истории, безоглядно полагающейся на выводы археологов-норманистов. В то же болото науку тянут и крайности второго тезиса, авторство которого принадлежит Л.С. Клейну: задача археологии, как отдельной от истории науки, заключается в систематизации и классификации материала археологических источников и не должна включать никакой «исторической» интерпретации. Как он поясняет последнее свое положение, «в России археология была "оккупирована" историей, [а через нее - марксистской доктриной и советской политикой]» и «мое начальное намерение вывести археологию из истории коренилось в необходимости освободить ее от скованности цепями исторического материализма»[134].

Действительно, в советское время многие «измы» сковывали развитие исторической мысли или направляли ее по ложному пути: и исторический материализм, и научный коммунизм, а в варяжском вопросе еще и «советский антинорманизм». И от них, несомненно, следует избавляться. Но Клейн, отделяя археологию от истории, противопоставил их друг другу (выплеснул, что называется, с водой ребенка). К чему приводит такое противоестественное противопоставление, хорошо видно на примере статьи Ю.Э.Жарнова 1991 г. «Женские скандинавские погребения в Гнёздове», заслужившей высокую похвалу упомянутого И.В.Кураева: «Оперирование исключительно археологическими источниками и отказ от привнесения историзма в археологические исследования особо выделяют Ю. Жарнова в числе прочих, посвященных гнёздовскому некрополю». А перед этим он отметил более конкретные заслуги исследователя: «Характерными элементами скандинавской культурной традиции были признаны скорлупообразные фибулы, сочетающиеся в кремациях с железными гривнами и такими чертами погребального ритуала, как "сожжение в ладье" и "порча оружия", а в курганах с трупоположениями в качестве скандинавской традиции были выделены погребальные камеры». То есть все то, что давно и беспричинно приписывается только одним скандинавам, и на основании чего Т. Арне также давно определил Гнёздово в качестве «норманской торговой фактории» («норманской колонии»).

Сам же высший шик - «оперирование исключительно археологическими источниками и отказ от привнесения историзма в археологические исследования» - Жарнов продемонстрировал предельно просто. Беря во внимание вышеперечисленные «характерные элементы скандинавской культурной традиции», он, исходя из ложной посылки, что женские скандинавские украшения не были предметом международной торговли, особенно абсолютизировал элементы скандинавского костюма, который якобы играл «особую этносоциальную роль». А из них в первую очередь фибулы, которые, по его заверениям, представляют собой «надежный индикатор норманского присутствия в славянской среде вообще и в Гнёздове в частности», «специфическую деталь скандинавского женского костюма». При этом в каждом случае видя за ними захоронение скандинавской женщины. Да еще к традиционным, по его словам, индикаторам скандинавских погребений добавив «такой признак, как "плоская" форма насыпи кургана», что «достаточно выразительный североевропейский оттенок придают погребениям... набор стеклянных шашек (13 экз.) и деревянная игральная доска... По-видимому, к возможным признакам мужских скандинавских погребений следует отнести и такой вид парадной одежды, как кафтан с большим числом пуговиц-застежек» и др.

Оспорив мнения археологов, например, И.В.Дубова, отрицавшего этноопределяющую возможность фибул, Жарнов резюмировал, что этот ученый руководствовался не стремлением к объективности, а, скорее, желанием «не прослыть норманистом», ибо, а здесь были приведены слова последнего, «имея большое количество скандинавских женских погребений, надо, видимо, говорить об организованном массовом переселении». «Излишне осторожным» и «абстрактным» он охарактеризовал и мнение норвежской исследовательницы А. Стальсберг, полагавшей, что славянки «могли использовать одну фибулу, поэтому в славянском окружении можно признать скандинавкой женщину, погребенную с парой фибул». Не принял Жарнов и ее предложение о возможности погребения нескандинавок «с наборами скандинавских вещей». После чего он, констатируя «фактически полное отсутствие критериев для вычленения погребений скандинавов-мужчин», а отсюда незначительное число мужских погребений в Гнёздове по обряду трупосожжения, условно относимых к скандинавским, и вместе с тем очень значительную долю так называемых «норманских» комплексов, выделяемых «в основном по деталям женского племенного костюма (одиночные женские погребения, погребения мужчин и женщин, большая часть погребений взрослого и ребенка)», ввел «правомерный вариант количественного анализа скандинавских погребальных комплексов на основе лишь женских погребений».

Результат, естественно, не замедлил себя ждать, и число погребений скандинавок резко подскочило: они составили от 40% (в 126 курганах с инсгумациями) до 50% (в 206 комплексах с трупосожжением) от «общего числа выделенных одиночных погребений женщин». Но Жарнов на этом результате не остановился и также «правомерно» его удвоил: учитывая приблизительное равное количество мужчин и женщин в гнёздовском населении «и считая, что выявленная тенденция разделения погребений женщин по этническому признаку адекватно отражает общую этническую ситуацию в Гнёздове, следует признать, что скандинавам принадлежит не менее четверти гнёздовских погребений» из 1000 на тот момент раскопанных курганов (многолетний исследователь Гнёздова Д.А. Авдусин, проявляя «антинорманизм» в «мягкой форме», таковыми считал около 60). Отмечая, что скандинавы жили постоянно в Гнёздове, на что, мол-де, указывает значительное число женских погребений, а также погребений взрослых и детей, Жарнов подчеркнул, что около половины захоронений конца IX - первой половины X в. принадлежит норманнам, представлявшим собой знать, социальную верхушку поселения[135].

И вот эти немудреные «правомерные» выводы Мурашова в 1997 г. прокомментировала с нескрываемым восторгом (вот что значит быть своим и уметь писать «картину, лишенную тенденциозности»): «При самых осторожных прикидках, исследователями подсчитано, что не менее четверти населения Гнёздова составляли выходцы из Скандинавии (!)»[136]. Не трудно вообразить, какая радость охватит ее, если в ход пойдут уже не «самые осторожные прикидки», и когда по принципу Жарнова будут относить к скандинавским и другие, еще не обследованные захоронения, которых осталось то ли около 2000, то ли 5000, то ли около 3000 (Д.А. Авдусин в 1977 и 1983 гг. отмечал, что Гнёздовский могильный комплекс насчитывает около 3 тысяч насыпей, А.Н. Кирпичников, И.В.Дубов, Г.С.Лебедев в 1986 г., что он насчитывает до 6000 насыпей, а Ю.Э. Жарнов в 2001 г. говорил «о не менее 4000 насыпей»[137]). Несомненно, что «четверть» скандинавов увеличится до куда большего объема (как в свое время «полчища скандинавов» А.А. Шахматова выросли в «несметные полчища»). Но стоит заметить, что Жарнов все же говорит о «четверти гнёздовских погребений», а не «четверти населения Гнёздова», как это уже преподносит Мурашова (вероятно, из-за неведения, что число насыпей в некрополе в несколько раз больше числа изученных захоронений).

А чтобы очередная фальшивка накрепко закрепилась в сознании специалистов, она в 1998 г. вновь повторила, что «в соответствии с реконструкциями, сделанными Ю.Э.Жарновым, население древнескандинавского происхождения в Гнёздове должно было составлять не менее одной четверти»[138]. И никто из этих специалистов не поставил под сомнение явно произвольную систему подсчета Жарнова. Более того, Клейн в 2009 г. его статью отнес к числу тех, что археологически фиксируют раннее присутствие норманнов на Руси, и назвал ее в одном ряду со статьей 1970 г., написанной им совместно с Лебедевым и Назаренко: «нами предъявлены списки памятников и карты, распределенные по векам, начиная с IX»[139]. Никто из них не поставил под сомнение и принцип исчисления Мурашовой, согласно которому 1/24 (если от 6000 насыпей), 1/16 (если от 4000) или 1/12 (если от 3000) часть гнёздовских покойников (или на треть меньше от каждой части, т.к. на долю исследованных приходится, констатировал В.В.Седов в 1982 г., «более 35%» пустых курганов, хотя в них изредка встречаются «фрагменты керамики или отдельные вещи»[140]) чудесным образом превратилась в «четверть населения Гнёздова» (даже как-то странно, что она упустила прекрасный случай эту «четверть населения» увеличить ровно вдвое, ибо, как считает Жарнов, «около половины захоронений конца IX - первой половины X в. принадлежит норманнам, представлявшим собой знать, социальную верхушку поселения»).