Коромысло Дьявола - Иван Катавасов

Мария немного удивила Филиппа. Едва он активировал рыцарский сигнум на пробуждение в объекте искомых бесов сладострастия, то не увидел чего-либо неприглядно-ассоциативного. Наперекор неприязненному ожиданию не услыхал он и лузганья семечек, хруста попкорна и тому подобных раздражающих его сверхрациональную чувствительность мерзких звуков. Вместо колдовского непотребства и бесчинства ему красиво представился отполированный до сахарно-белого костяного блеска открытый череп, наполненный крупными нежно-розовыми жемчужинами. Чуть жемчуг стал темнеть, он мгновенно дезактивировал сигнум.

«Оба-на! Не иначе пошла инициация ритуала?» — довольно четко определился с обстановкой рыцарь Филипп, хотя и не очень-то понял, как это у него так вышло. «Вероятно, сам собой дар сработал. Вроде постэффект транспозиции харизмы или что-то в этом роде».

Еще меньше могла сообразить, что происходит, Мария Казимирская. Ее вдруг невероятно потянуло по направлению к транспорталу, покамест никоим образом не существующему в текущем для нее времени и трехмерном пространстве.

Она недоумевая покосилась на глухой промежуток стены между двумя зеркальными окнами какого-то офиса в Доме масонов и продолжила увлеченно рассказывать, жаловаться на ee запутанные отношения с Софочкой Жинович:

— …И вот она мне говорит…

— Извини, Мань. Время меня прижимает. Супружница босса ждать не любит. У меня с ней педагогицкий разговор перед Америкой о виртуальности и виртуальных финансах…

Давай завтра договорим на этом же месте, скажем, на закате. Иль ты будешь допоздна к последнему твоему экзамену готовиться?

— Да ну его! если ты меня во второй раз кряду на прогулку выводишь. Мы с тобой, Филька, теперь разговариваем, встречаемся тет-а-тет, апокрифически, не чаще, чем раз в полгода, и то сублингвально.

— Ага, не внутривенно и не подкожно…

Не забыла, Мань, сегодня вечером у меня собираемся? Перорально, скажем на твоем докторском жаргоне…

В среду в назначенном месте Филипп встретил Марию, послушно прибывшую вовремя. Что и было ей сказано и сверхрационально указано.

— …Ужо не отвертится, не отбояриться ей… Ритуал, сверхъестественно, твою девицу Марию полностью захватил, — прокомментировала Вероника, случившуюся накануне инициацию ключ-объекта.

Ситуативно ее она не очень удивила:

— От наших сверхрациональных асилумов всего можно ожидать.

В остальном тетраевангелический ритуал свершился в точности по сценарию, расписанному арматором Вероникой. Аноптически. Без видимых световых эффектов от орденских артефактов-апотропеев. «То, что доктор Ника прописала». Инструментально и рецептурно. Включая ожидаемую недоуменную реплику мирского ключа-инструмента, пребывающего в необходимой девичьей целости:

— Пресвятая Дева! Хрень всякая чудится при ясной погоде. Двери, черепа… Видать, перезанималась я, Филька. Давай, где-нибудь по пиву вдарим.

С предложением Маньки ее приятель охотно согласился. Тем более за две-три секунды, пока она растерянно терла глаза, он успел войти и выйти из аноптической импозантной дубовой двери с евангельской символикой. «С Богом! В двери несотворенна…»

Отныне асилум знает своих — лишь троих посвященных участников ритуала. В знак чего на входной двери во имя вящей славы Господней остались только черненые новозаветные глифы вола, льва и благовестный символ доступа самого рыцаря Филиппа — орел в профиль.

Чуть раньше, чем он, в дверь транспортала-асилума проникли, слева и справа от него незримо, почти бесплотно скользнули фигуры прецептора Павла и арматора Вероники.

Как и предполагалось, рыцарь Филипп не обнаружил коллег внутри тройственной точки доступа. Он вообще ничего и никого не увидел в странном зале-октагоне с восемью металлическими дверьми, освещенными знакомым теургическим образом — словно закат встречается с восходом и начисто убирает тени.

«Отворенна и несотворенна… С чистого листа исследовать новые опциональные возможности будешь после. Теперь же, будь добр, займись-ка использованным объектом, рыцарь Филипп Ирнеев-Харизматик. Какое-никакое мирское доверие следует оправдать».

— Слушай, Ирнеев, знаешь что? — доверительно взяла его за руку Мария Казимирская, стоило им усесться с пивом за белым пластмассовым столиком на открытом воздухе в первом попавшемся на глаза заведении. — Чего это я, в самом деле, все о себе да о себе разоряюсь?

Давайте поговорим о вас, сударь. Мужчины ведь любят, когда им красивые женщины внемлют и превозносят их.

«Ага! Подействовало… Вольно ей мужчинами интересоваться. Заговорила манерно и куртуазно. Не хватало, чтоб от балды и жести еще влюбилась в меня, дурища целомудренная!

Импринтинг, из рака ноги! Ника предупреждала: женские гормоны у Маньки враз заиграют… Купируй ситуацию, рыцарь!»

Филипп не рассказал любознательной девице чего-либо сокровенного, эзотерического о себе, о собственной мужской и мужественной особе. Зато многое ей поведал о своих поистине апокрифических отношениях с мадам Триконич. Ей-ей! На ходу выдумывая интимные подробности о знакомстве и встречах с той самой бизнес-леди из «Трикона-В». «Обман женщин возвышает…»

Мария всему простодушно верила, невинно смущалась, девственно удивлялась. Возможно, впервые в жизни эмоционально и прагматически она любопытствовала на тему любовных взаимоотношений мужчины и женщины.

Удовлетворил он ее девичье любопытство или нет, рыцарь-инквизитор Филипп не стал удостоверяться тематически. Он вскоре отправил Марию Казимирскую, по-видимому, начинающую новую добродетельную жизнь в гетеросексуальной ориентации, домой отдыхать, набираться сил перед экзаменом, предстоящим ей завтра.

«Между нами девочками говоря, хорошо, что я на днях уезжаю далеко-далеко. Подобру-поздорову. Скажем, с глаз долой от секса вон. Этого добра от рыжей Маньки мне только не хватало, коли Настена имеется. Господи, помилуй и спаси. Впредь наставь их в добродетели в Новом Завете Твоем!..»

Перед отъездом в Америку Филипп исполнил свое тайное заветное желание накормить обедом достопочтенного Павла Семеновича. Очень уж ему хотелось потрясти и поразить гурмана-наставника от рук своих и гастрономии, изощренной в изысках и понятиях XXI века от Рождества Христова.

Понятно, отчего волновался он накануне, словно абитуриент-медалист перед решающим вступительным экзаменом:

«А ну как не примет чревоугодно моего питания кулинарного? А? Его ведь не хухры-мухры, а всякими-разными вкусностями, разносолами триста лет потчевали…»