Возрождение - Уильям Джеймс Дюрант

corpore namque tuo fata meam abstulerunt, sed vitam tumulo cum tecum condar in isto, iungenturque tuis ossibus ossa mea:

«Я не живу сейчас, о милейшая супруга, ибо судьба отняла мою жизнь от твоего тела; но я буду жить, когда меня положат в одну гробницу с тобой, и мои кости соединятся с твоими».30

ГЛАВА XIII. Неаполитанское королевство 1378–1534

I. АЛЬФОНСО ВЕЛИКОДУШНЫЙ

К юго-востоку от Марки и папских государств вся материковая Италия составляла Неаполитанское королевство. Со стороны Адриатики в него входили порты Пескара, Бари, Бриндизи и Отранто; немного вглубь страны — город Фоджия, некогда оживленная столица дивного Фридриха II; на «подножии» — древний порт Таранто; на ноге — древний порт Реджо; а на юго-западном побережье — одно живописное великолепие за другим, восходящее к славе Салерно, Амальфи, Сорренто и Капри и достигающее кульминации в оживленном, шумном, болтливом, страстном, радостном Неаполе. Это был единственный великий город в королевстве. За его пределами и в портах страна была сельскохозяйственной, средневековой, феодальной: землю обрабатывали крепостные или рабы, или крестьяне, «свободные» голодать или работать за хлеб и рубашку, под началом баронов, чье безжалостное правление их большими владениями бросало вызов власти трона. Король получал мало доходов от этих земель, но вынужден был финансировать свое правительство и двор за счет доходов от собственных феодальных владений или за счет эксплуатации до предела уменьшающегося дохода королевского контроля над торговлей.

Анжуйский дом начал стремительный упадок с эскапад королевы Жанны I, которые закончились тем, что Карл Дураццо задушил ее шелковым шнуром (1382). Жанна II, хотя ей было сорок лет на момент восшествия на престол (1414), была столь же возбудима, как и первая. Она трижды выходила замуж, изгнала второго мужа, а третьего убила. Столкнувшись с восстанием, она призвала на помощь короля Арагона и Сицилии Альфонсо и усыновила его как своего сына и наследника (1420). Справедливо заподозрив его в намерении сменить ее, она отреклась от него (1423), а после смерти (1435) оставила свое государство Рене Анжуйскому. Последовала долгая война за престолонаследие, в которой Альфонсо, взяв Неаполь на пробу, боролся за захват его трона. Во время осады Гаэты он был захвачен генуэзцами и предстал перед Филиппо Мария Висконти в Милане. С отточенной логикой, которой, несомненно, никогда не учили в школах, он убедил герцога, что французская власть, восстановленная в Неаполе, добавленная к французской власти, уже давящей на Милан с севера и Геную с запада, будет держать половину Италии в тисках, которые первыми почувствуют Висконти. Филиппо все понял, освободил своего пленника и пожелал ему счастливого пути в Неаполь. После многочисленных сражений и интриг Альфонсо одержал победу; правление Анжуйского дома в Неаполе (1268–1442) закончилось, началось правление Арагонского дома (1442–1503). Эта узурпация послужила юридической основой для французского вторжения в Италию в 1494 году, которое стало первым актом в трагедии Италии.

Альфонсо был так доволен своим новым королевским местом, что оставил управление Арагоном и Сицилией своему брату Иоанну II. Он не был простым правителем: взимал налоги жесткой рукой, позволял финансистам давить на народ, а затем в свою очередь давил их; вымогал деньги у евреев, угрожая им крещением. Но большая часть его налогов ложилась на купеческий класс; Альфонсо снизил налоги, взимаемые с бедных, и помогал обездоленным. Неаполитанцы считали его хорошим королем; он ходил среди них без оружия, без присмотра и без страха. Не имея детей от жены, он завел несколько детей от придворных дам; жена убила одну из этих соперниц, и впоследствии Альфонсо никогда не допускал королеву к себе. Он был ревностным прихожанином и исправно слушал проповеди.

Тем не менее он заразился гуманистической лихорадкой и поддерживал классических ученых с такой открытой рукой, что они прозвали его il Magnanimo. Он принимал Валлу, Филельфо, Манетти и других гуманистов за своим столом и в своей казне. Он заплатил Поджио 500 крон (12 500 долларов?) за перевод «Киропедии» Ксенофонта на латынь; Бартоломмео Фацио платил 500 дукатов в год за написание «Истории Альфонса» и еще 1500, когда она была закончена; за один 1458 год он раздал 20 000 дукатов (500 000 долларов) среди литераторов. Везде, куда бы он ни отправлялся, он носил с собой какую-нибудь классику; дома и в походах ему читали классику за трапезой; студенты, желавшие послушать эти чтения, допускались к ним. Когда в Падуе были обнаружены предполагаемые останки Ливия, он послал Беккаделли в Венецию купить кость, и тот принял ее со всем благоговением и преданностью доброго неаполитанца, наблюдающего за течением крови святого Януария. Когда Манетти обратился к нему с латинской речью, Альфонсо был настолько очарован идиоматическим стилем флорентийского ученого, что позволил мухе пировать на королевском носу, пока оратор не закончил речь.1 Он предоставил своим гуманистам полную свободу слова, вплоть до ереси и порнографии, и защитил их от инквизиции.

Самым выдающимся ученым при дворе Альфонсо был Лоренцо Валла. Он родился в Риме (1407), изучал классику у Леонардо Бруни и стал восторженным, даже фанатичным латинистом, среди многочисленных войн которого была кампания за уничтожение итальянского как литературного языка и за то, чтобы хорошая латынь снова стала живой. Преподавая латынь и риторику в Павии, он написал яростную диатрибу против знаменитого юриста Бартола, высмеивая его трудоемкую латынь и утверждая, что только человек, знающий латынь и римскую историю, может понять римское право. Студенты-юристы университета защищали Бартолуса, студенты-искусствоведы сплотились вокруг Валлы; дебаты переросли в беспорядки, и Валлу попросили уйти. Позже, в «Заметках о Новом Завете» (Adnotationes ad novum testamentum), он применил свои лингвистические познания и ярость к латинскому переводу Библии Иеронима и выявил множество ошибок в этом героическом начинании; Эразм позже будет восхвалять, олицетворять и использовать критику Валлы. В другом трактате, Elegantiae linguae Latinae, Валла изложил свои правила латинской элегантности и чистоты, высмеял латынь Средневековья и с радостью разоблачил плохую латынь многих гуманистов. В эпоху, обожавшую Цицерона, он предпочитал Квинтилиана. В мире