Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

— В таком случае вперёд к нему навстречу, навстречу храбрейшему из храбрых! Коня мне! — крикнул Ягайло. Но голос почти не повиновался ему. Ему так много пришлось отдавать приказаний среди гула и шума битвы, что он совсем охрип.

Окружённый всем своим блестящим двором, лучшими из витязей, всеми знамёнами победы, развевавшимися кругом, поскакал Ягайло навстречу великому князю Литовскому. Они встретились на вершине громадного холма, с которого Ягайло наблюдал за боем. Оба одновременно сошли с лошадей. Оба были так взволнованы, что не могли промолвить ни слова, только, рыдая, бросились в объятия друг друга!

Этим всё было сказано.

— Тебе, великий король польский и на Кракове, и на Гнезно, послал Господь великую честь этого дня. Хвала Ему и благодарение! — торжественно проговорил, наконец, Витовт и преклонил меч перед королём.

— Честь войны принадлежит тебе, мой дорогой брат и друг. Ты затеял, ты объявил войну, ты вёл войска на бой, ты воодушевлял их. Кому же, как не тебе, после Господа Бога, — Ягайло набожно перекрестился, — обязан я победой? Еще раз приди в мои объятия, мой дорогой брат!

Они обнялись снова, затем сели на коней и в сопровождении обеих свит, польской и литовско-русской, поехали в объезд поля битвы, поля только что оконченного великого суда Божьего.

Витовт, лично бывший всюду во время самого боя, лично водивший в бой свои литовские знамёна, рассказывал королю, показывая на месте разные эпизоды боя. Он не мог обойти молчанием подвиг смолян, грудью сдержавших весь напор рыцарских сил.

— И сколько их было? — быстро спросил Ягайло.

— Три знамени.

— А сколько осталось?

— Ещё не считали, но под одним знаменем все смоляне легли поголовно!

— Все? — мрачно переспросил король.

— Все! — дрогнувшим голосом отозвался Витовт, — зато удержали немцев два часа.

— И спасли нашу честь, — докончил Ягайло. — Мир праху храбрых. Прикажи похоронить их с особой честью, они головами своими купили нам победу!

— Правда, — после раздумья сказал Витовт, — прорвись нам в тыл немцы, спасенья бы не было.

— А где их предводитель, где храбрый князь Смоленский? Хочу его видеть, хочу воздать честь честью храбрейшему из храбрых! Где он?

— Жаль, дорогой брат, его здесь нет он со своими смолянами преследует бежавших.

— Зачем? Пошли за ним, пусть вернётся, хочу его видеть, хочу за почётным столом посадить его рядом с собой.

— Ты помнишь, дорогой брат, тот вечер, там у Бреста, когда старый Молгас пел нам свои песни?

— Помню, а что? — удивлённо спросил Ягайло.

— Помнишь, он говорил про дочь моего брата, княжну Скирмунду?

Витовт и Ягайло у тел верховных сановников ордена

— Помню, помню, она в плену, в Штейнгаузене… Помню, ну что же?

— Скирмунда была невестой князя.

— И он пошёл отбивать её теперь. Бесподобно. Непременно пошлю ему на выручку или на подмогу сотни четыре гостей.

Так рассуждали венценосные братья и друзья, медленно объезжая поле битвы. На каждом шагу попадались им возвращавшиеся с погони воины, ведущие или гонящие перед собой пленных немцев. Изредка попадались белые рыцарские плащи, остальные пленные были, по большей части, или воины наёмных дружин, или «гербовики», или же, наконец гости рыцарские, отбившиеся в свалке от своего отряда.

Глава XVII. Осада

Замок Штейнгаузен, как и большинство рыцарских замков, далеко не был приготовлен к осаде. Хотя до начала великой войны его несколько раз осаждали жмудины под предводительством самого Вингалы, немцы-крестоносцы были так уверены в своей победе над Литвой и поляками, что и не думали приводить в порядок собственные замки, находившихся в тылу наступающих войск ордена.

Комтур граф Брауншвейг, успев доказать на военном рыцарском совете, что опасность флангового нападения жмудин от Эйраголы может грозить всему левому флангу рыцарских владений и что нельзя окончательно обезлюдить Штейнгаузен и другие пограничные земли, за несколько дней до великого столкновения под Грюнвальдом вернулся в свой замок. Его влекло туда не желание прикрывать орденские земли от нападения жмудин, а красавица-княжна Скирмунда, изнывавшая в одной из башен грозного замка.

Получив от великого магистра приказание ни под каким видом не выдавать княжну Скирмунду литвинам, ни в обмен, ни за выкуп, граф Брауншвейг торжествовал. Жертва оставалась в его власти, а к тому же, вполне законно. Он не должен был больше скрываться перед своими собратьями, таить, как тать, украденное сокровище. Совет ордена делал его законным тюремщиком княжны, и он с восторгом, с наслаждением взялся за эту роль.

Странное, смутное предчувствие порой приходило ему на ум, смущая покой, лишая сна. Ему всё чудилось, что страшные неумолимые жмудины ворвутся в его замок и отобьют княжну, но он гнал прочь эти недостойные мысли.

Все рыцари его конвента уехали на войну на призыв гроссмейстера. Под его начальством осталось не более двухсот человек местного ополчения, два десятка наёмных драбантов да трое гербовых витязей, за отсутствием рыцарей исполнявших их обязанности. Эти три гербовых были пожилые дворяне, не сумевшие доказать своё дворянское происхождение дальше трёх поколений и потому не могших попасть в число крейцхеров. Они должны были довольствоваться, в отличие от чистокровных братьев-рыцарей, светло-серыми рыцарскими плащами с тем же чёрным крестом из сукна, нашитым на груди.

Это были, как мы уже знаем, люди не первой молодости, отважные и старавшиеся доказать настоящим рыцарям, что они им ни в чём не уступят: ни в науке воинской, ни в храбрости. Они рвались на войну, в бой с неверными и, получив приказ капитула явиться под команду графа Брауншвейга, командора в Штейгаузене, крайне обиделись. Только боязнь наказания заставила их подчиниться.

Понятно, что на подобных помощников командор не очень-то мог рассчитывать, да он и не нуждался в них. Двухсот человек гарнизона, по его мнению, было