Чапаев. Мятеж - Дмитрий Андреевич Фурманов

предназначались 25-й и 26-й, из кавалерийских – 1-й и 2-й. Джаркентский батальон вливался в 26-й полк, которому также задача была идти на Верный. 26-й, по нашим расчетам, должен был к Верному подойти числа 18 июня, когда Джаркентский батальон уже будет далеко в пути на Ташкент. Но 26-й развил такую быстроту, что 11-го был всего в 75 верстах от Верного, в выселке Илийском, – следовательно, к нам мог пожаловать 12 – 13-го. Он торопился сверх меры. Зачем? Откуда такое рвенье? Мы дали приказ: остановиться в Илийском – и ни шагу дальше, впредь до особого распоряжения! А тем временем по этому же пути издалека подводили 4-й кавполк – «на всякий случай». Джаркентский батальон был настроен из ряда вон скандально: не исполнял никаких распоряжений, не признавал никакого начальства, то и дело митинговал, держался вызывающе…

Вчетвером – Белов, Бочаров, Кравчук и я – отправились мы, чтоб на месте выяснить, в чем тут загвоздка и какого плана действий полезнее будет держаться. Приехали в казарму. В казарме по-обычному: грязно, сушатся кругом вонючие портянки, валяются немытые ложки, котелки с присохшим салом, заскорузлые, облепленные грязью сапоги и «ходики-американки», в головах по нарам – свернутые трубками шинели, перемятые фуражки с лаковыми объеденными козырьками, кругом набросаны окурки, цигарки, матовеют по дощатому полу густые солдатские плевки, по углам прислонились неловко винтовки в штыках, словно в черных острых косынках печальные монашки. Красноармейцы по двое, по трое или кучками – вразвалку сопят на нарах. Во всяческих позах. Но видно, что не просто лежат – говорят о чем-то, о нужном, о своем. Сразу, как вошли, встретили нас охмелелые, злые взгляды. Никто не шевельнулся, не встал, не спросил – зачем пришли? Только взорами остро впились и шарили по нас недружелюбно, пытливо с нар следили за каждым движением. Оглянулись мы кругом, – зловещая картина. Прием не сулит ничего хорошего. По взглядам – сердитая глубокая предубежденность. Минутами и даже часами – вряд ли успеешь тут что поделать.

За первыми мгновеньями мертвого, сосредоточенного наблюденья слышим смешки-остроты, – это отмачивают по нашему адресу…

– Уговаривать явились… Речи говорить…

– Господа-начальники… коммунисты…

– Красноречье слушать будем… С… с… с… воллч…

Шипящей, визжащей угрозой – как мимо летящий снаряд – прожужжала эта брань с нар…

Мы сейчас же разыскали батальонное начальство, попросили собрать красноармейцев тут же, в казарме, сообщить, что хотим говорить с батальоном по делу. А все дело в том лишь и состояло, чтоб разузнать: чего тут хотят и как нам быть?

Лениво, медленно, долго собирались.

– Чего там… надоели… без ораторов знаем…

– Лучше бы хлеба гнилого не давали, чем речами заниматься…

Но батальонное начальство приложило все усердие, чтобы митинг состоялся. Слышно было, как уговаривали:

– Начальник все же… дивизии… Военный совет…

– А мне што? С… я на них…

– Ну, все-таки! – извинялся начальник перед кочевряжившимся на нарах красноармейцем.

Кое-как батальон сколотили, – многие остались лежать, слушали издалека.

Первое слово держал начдив.

Как всегда: отчетливо, откровенно, резко.

И тени не было какого-нибудь подыгрыванья, подлаживанья под общее настроение:

– Раз дан приказ о переработке – выполнять его надо, а не болтать над ним: то не хочу, да то успеем. Приказ только вовремя годен, а время ему уйдет – накой он черт сдался? В чем у вас дело: одежи нет, пища плоха, спичек нет, табаку не хватило… А где это есть?! Где, я спрашиваю? Может, в тех полках, что на Врангеля, на польском фронте, а? Хуже, в тысячу раз голоднее там, а приказы, небось, нарушать они не собираются оттого, что табаку не хватило…

Панфилыч, разумеется, отлично понимал, что дело тут не только в махорке, но про главное молчал: пусть зачнут сами и сами выскажутся.

За Беловым я говорил, потом выступали Кравчук с Бочаровым. Нам отвечали ораторы с бочонка. Выходили и крыли злыми и ядовитыми выкриками с нар:

– Зачем нас разоружили в Джаркенте? Рази можит солдат без винтовки?

– Па… адлецы… сук… свол… алл… ч… – свистело злобно со всех концов.

– Смешно говорить, – отвечали мы, – кто ж из вас, из солдат Красной Армии, не знает того, что, вовсе уходя из двадцать седьмого полка, вы, по военным правилам, обязаны оставить ему свое оружие…

– А мы, значит, баранами?

И по углам, словно калоши по грязи, залопотали: мать… мать… мать…

– Зачем баранами? – вас вооружит двадцать шестой, в который вольют весь батальон…

– А, значит, до Ташкента с палками идти. Значит, если кто в пути нападать будет – так тут и пропадай весь батальон?!

Углы соответственно вторили крепкой, ядреной бранью.

– Кому это тут нападать, товарищи, чего вы говорите чепуху: дорога до Ташкента совершенно безопасна, тут круглый день то и дело едут в обе стороны… Ишь, дети малые: обидят… Это уж вовсе чепуха. И кроме того, на всякий случай – именно вот для охраны – у вас же есть девяносто две винтовки… А весь батальон, весь – вооружат на месте…

– Не на месте, а здесь давай.

– Здесь – права мы не имеем…

– Вы не имеете, так мы имеем, – взвизгнуло в задних рядах.

Эти задушенные, видимо, каждому близкие мысли мигом, как искры, сверкнули по хмельным глазам. Толпа передернулась нервно, вдруг торопливо и беспорядочно загалдела, бессвязный крик-гам заполнил сразу все здание – словно чуткий мгновенный ток промчал по казарме и рванул, заставил ее содрогнуться:

– Ага… га… Хо-хо… Правильно… Ясно… Довольно! Больше никаких! К черту! Мать… мать… мать…

– Если бы и хотели – чем мы вас вооружим, товарищи? У нас же нет никакого оружия в запасе…

– Найдем… – отозвалось надменно, уверенно эхо…

– Как найдем? где? – застыли мы в вопросе.

– А так и найдем, сами знаем – где…

Это звучало угрожающе. Оружие у нас хранилось в крепости, – его назначение было совсем иное, во всяком случае не для этого батальона. Затем шел транспорт из Копала – там было оружие плененной белой армии. Отдел снабжения сообщал, что транспорт этот движется медленно и находится пока недалеко от Копала…

– Нам нельзя без оружия, никак нельзя, – выкрикнул резкий голос из толпы.

– Товарищ, выходи сюда говорить, чтобы все слышали, – предлагаем мы.

– Ничего, и здесь постоим, кому надо – услышат…

Окружающие дружно, сочувственно рассмеялись. Это нам как бы пощечина: не на таких, дескать, напали дураков, чтобы ораторов вам тут на вид ставить.

– Все говорили, со всех и ищи потом, ежели што…

– Нам нельзя без оружия, – выкрикнул вновь тот же самый голос, – потому киргиз вы начали вооружать… Войска киргизские равнять, а нас – вон отсюда,