Чапаев. Мятеж - Дмитрий Андреевич Фурманов

А вышло так, что одну эту «частность» и прищучивали. Жарко на ней посеклись.

В пятый вопрос добавка вставлена опять-таки под напором. Кричали:

– Какие тут у нас кулаки? Все говорят: «кулаки, кулаки». На всю область один середняк стоит, – вали, записывай на повестку: «о среднем, мол, крестьянстве».

Записали. На этом вопросе горячий скандал был в том месте, где заговорили о продразверстке. Что тут было – только ахнуть!

После митинга в Джаркентском батальоне я поехал открывать вечернее заседание конференции. Открылось в шесть, кончили в половине одиннадцатого. Назавтра ждали мы главного боя: будут обсуждаться наказы, которые получили делегаты от своих выборщиков. Частично нам известны уже были эти наказы – ужас белый: всех долой и разоружить, никаких больше не надо «насилий Советской власти», оставить в силе вооруженного до зубов одного лишь тугого, крепкого мужичка – он и будет хозяином области.

На этих наказах, кто знает, как разгорелись бы страсти. Но не суждено было им огласиться, не суждено было конференции проскочить до резолюции: ночью грохнуло восстание.

После заседания конференции – у всех у нас было тошное, паршивое состояние духа, будто объелись какой-то клейкой терпкой гадостью. В самом деле – эти речи, призывы наши, разъясненья, убежденья, просьбы – к кому они обращены? Кому они в чем помогли, кого образумили? Ухнули они будто в бездонную бочку, и из бочки навстречу им вырвался торжествующий, злорадный хохот. Стоило ли дальше упражняться столь бесплодно, надо ли тратить время на голые разговоры, вслед которым несутся лишь одни, все одни крики и угрозы:

– Не трожь крестьянский хлеб!

– Долой продразверстку, долой, долой!..

– Разоружай немедленно мусульман!

– Не трожь войско из области!

По каждому вопросу – только и слышишь эти протесты и требованья, только хлещет через край жадная забота о шкуре, а пониманья обстановки – нет его, вовсе нет, и никому не хотят, не будут они помогать, кроме самих себя.

Но нет – успокаиваем мы себя – это лишь видимость одна, будто совершенно бесплодно минует конференция, будто втуне останутся все речи, призывы, убежденья. Этого никогда не может быть: нужные, большие слова найдут себе нужное место, и пусть промчатся мимо десяти, двадцати голов – зато в двадцать первой осядут, произведут свою непостижимую, неуловимую работу, как-то по-иному перевернут мозги, и рано или поздно этот мозговой поворот даст себя знать. Ради этих даже десятых-двадцатых надо делать подобное дело: оно окупит себя впоследствии, хотя бы и вовсе неуловимыми и вовсе неприметными фактами!

Так, казалось бы, надобно было рассуждать и насчет нашей конференции. Но под живым впечатлением пережитого в казарме позорного содома, словно заплеванные, мы были во власти тяжелых, смутных настроений.

Сидели грудкой, обсуждали, перебирали подробности дня, взвешивали обстановку. Потом разбрелись по комнатам.

Уже поздний вечер. Дело к одиннадцати. Вдруг торопливым шагом вбегает Муратов, по привычке на ходу срывает запотевшее пенсне, поблескивает осоловелыми, без стеклышек смешными и беспомощными глазами:

– У нас неблагополучно…

– Где?

– В городе нехорошо… Среди красноармейцев брожение. Происходят какие-то таинственные приготовления…

– Откуда все знаешь?

– Масарский говорил, – у них от особого есть там ребята – они и сообщили… Сейчас только прибежали…

Звоню Масарскому в особый:

– Приходи, есть срочный разговор…

Только Муратов ушел, как явился Белов, за ним в дверях показался сотрудник шифровального отделения, – не помню теперь его фамилию, но помню, что парень был верный, в штадиве состоял на хорошем счету.

– Вот, послушай-ка, что расскажет, – скороговоркой выпалил Панфилыч и головой мотнул в сторону шифровальщика, а тот, не дожидаясь вопроса, заторопился:

– Прибегали в комендантскую команду какие-то два неизвестных…

– Когда?

– Да вот только что… недавно… И сообщили, что ночью будет два сигнальных выстрела… По этим выстрелам все красноармейцы должны подыматься…

– Подыматься?

– Да. Подыматься и выступать.

– Куда выступать?

– Не знаю… Ничего никто не знает, но по выстрелам тотчас выступать…

– А что вы не задержали этих двоих?

– Не успел никто… А они, как только объявили, – сейчас же бежать. Да и ночь, видите, темная…

За окном чернела густая тихая ночь.

Мы еще минутку поговорили о самой команде штабной – как отнеслась, каково настроение в данный момент, что можно ждать от нее. Рассказчик мало что мог сказать точно, а в догадках путаться не хотел. Мы его отпустили.

Панфилов тут же сообщил новую неприятность:

– Говорили мне, что транспорт с оружием, шедший из Сарканда, красноармейцы разбили и растащили…

– Надо сейчас же проверить…

– Конечно… Я от тебя побегу к начснабу… потом ворочусь…

– А я жду Масарского – он сейчас все расскажет о казармах…

Масарский подскакал верхом, быстро вбежал и впопыхах обычным частым говорком затараторил:

– В казарме дело дрянь… Я послал сейчас еще новых агентов… Но ясно и без того – собираются что-то делать…

Ная в это время звонила ребятам, чтобы собирались ко мне немедленно, а верный друг, Медведич, поседлал нашего любимого Жучка и обскакивал тех, кого телефоном было трудно нащупать…

Через несколько минут собрались: Позднышев, Кравчук, Шегабутдинов, Рубанчик, Верменичев, Мамелюк, Никитченко, Альтшуллер, Колосов – словом, набралось человек десять-двенадцать[19]. Между прочим, Иона сообщил, что, едучи сюда, слышал со стороны казарм два выстрела… В комнатке за шумом они не были слышны…

По всем этим обрывочным сведениям нельзя еще было вывести ничего определенного, было ясно лишь одно: казармы неспокойны и к чему-то готовы…

Но как же, как и чем предотвратить нам готовую ударить грозу? События заскакали с быстротой невероятной.

– Товарищи, положение таково, что медлить нельзя ни минуты… Мы должны быть готовы ко всему. Надо встретить опасность организованно. Сейчас же распределим свои силы. Прежде всего создадим штаб… человека в три. Одному в такой обстановке нельзя!

Назначили троих: Мамелюк, Фурманов, Муратов… Через несколько минут воротился Белов. Он в боевом нашем штабе занял место Мамелюка. О транспорте с оружием – горькая правда: его разбили, и все оружие теперь разграблено… О, черт дери!

– Штабу надо немедленно подсчитать и мобилизовать все наличные силы… Взять на себя руководство событиями… Сосредоточить в руках у себя часть оперативную[20]. Связаться с особым отделом, трибуналом, партийной школой, комитетом партии, ротой интернационалистов. Все и всех поставить на ноги. Прикинуть план действий в зависимости от того, что передадут агенты особотдела, только что отправившиеся в казармы…

В дверь постучали, вошел быстрым ходом Донских – командир Джаркентского батальона. Лицо бледно, глаза горят, дыхание порывисто… Он к нам скороговоркой:

– Батальон у меня весь на ногах. Построился… собрались куда-то выступать – надо быть на крепость. Никто ничего